Война «шляп». Очерк Русско-шведской войны 1741–1743 гг.

Швеция считала, что покорила Финляндию во время крестовых походов, хотя в том далеком прошлом этих государств еще не существовало. Согласно достоверным источникам, шведы и финны никогда не воевали друг с другом и всегда выступали на одной стороне. Финляндия была частью Швеции, но понятие «Швеция-Финляндия» было малоизвестным. В правящих кругах термин Storfurstendomet Finland (швед. Великое княжество Финляндское) являл собой бессмысленное красивое сочетание слов, в отличие от слова лен и епархия. Однако слово «Финляндия», конечно, существовало. Ученые мужи в своих трудах отмечали, что Finska Nation — «финская нация» (иногда со шведскими финнами) – отличается происхождением, физическими и духовными качествами. Простые люди были стойкими, выносливыми, трудолюбивыми и храбрыми, хотя их сноровка и сообразительность оставляли желать лучшего.

Фредрик I и Левенгаупт не собирались строить второй резиденции в Саволаксе. Шведы не ездили дальше юго-западной части Финляндии. Перед поездкой в Лапландию ученый Карл Линней записал в своем дневнике несколько фраз по-фински: «Дать мне еда. Дать мне лошадь. Сдать мне комната. Есть, кто знать шведский». Он коверкал язык, сочетая шведские и финские слова, потому что не встречал людей, владеющих шведским. Преодолевая языковой барьер высотой с лапландскую сопку, священники говорили на ломаной латыни. Линней был не празднолюбцем, а активным полевым ученым. Однако в низкие курные избы путь ему был заказан. Хозяева постоялых дворов отказывались давать лошадей и хлеб человеку с подорожной грамотой. Мир растений поражал великолепием, а жизнь человеческая – убожеством. У финнов были подслеповатые, слезящиеся глазки и рыхлое тело, как у грибов. Линней не поместил людей на вершину своей классификации живой природы[42].

Когда просители, говорившие только на финском языке, обращались к услугам бюрократической машины, им нужно было иметь при себе блокноты с готовыми фразами и переводчиков. Чиновники плохо владели финским, если вообще его знали. В документах финский язык позволялось использовать фрагментарно в том случае, если писарь уездного суда не мог перевести какие-то откровенные подробности преступлений против нравственности. В 1720-е и 1730-е гг. уровень владения финским языком среди представителей власти резко снизился.

Таков был мир. Неравенство укрепилось в сословном делении прочнее, чем в языковом. В Швеции существовало много форм притеснения, зато отсутствовало угнетение по национальному признаку. Для карьериста переход с финского на шведский был очевидной необходимостью, а не вопиющей несправедливостью. Если житель Тавастланда или Кайаналанда получал звание майора или магистра, то он становился самым шведским из шведов[43].

В Швеции французский язык и латынь имели свои ниши, но несмотря на то, что внешних завоеваний стало меньше, вторым официальным языком страны оставался немецкий. Король Фредрик I подписывал письма на немецкий лад – Фридрих (Friedrich). Самые знатные семьи не могли похвастаться исконно шведским происхождением.

Поступая на службу в родных ленах, коренные финны тщетно надеялись на отсутствие дискриминации. Среди профессоров Королевской академии Або, а также в Абоской и Боргоской епархиях встречались уроженцы Финляндии, но их было заметно меньше на постах президента надворного суда (гофгерихт) и губернатора. Секретарь лена Самуэль Форсен перевел на финский язык общешведское уложение 1734 года, но напечатать его не удалось.

Если уездный судья (герадсгевдинг) не знал иностранных языков, то истец и ответчик не могли его понять[44]. С этой проблемой иногда сталкивались на заседаниях риксдага, но Матери Свеа не нужно было вмешиваться. Так или иначе, управление страной осуществлялось. Преступления наказывались, браки заключались, похороны и крещения совершались, участки земли размежевывались. В первой половине XVII в. в Швеции, в том числе в Финляндии, появился эффективный и по-своему справедливый бюрократический аппарат[45]. Основные рычаги власти – налоговая и военная службы – не были ориентированы на двуязычие населения.

Крестьяне в Финляндии, как и везде, избирали представителей в риксдаг по своему судебному округу. Поездка за свой счет и месяцы пребывания в Стокгольме были обузой для депутатов. В целях экономии несколько округов стали выдвигать общих представителей. Это коснулось даже высших сословий.

В 1738 г. из более чем 50 священников на заседаниях риксдага присутствовало шесть финнов, в 1740 г. – четыре[46]. Дворянство отправляло представителей Финляндии в состав секретного комитета по разработке военных проектов. Асессор Абоского гофгерихта Карл Лиллиешерна сказал: «Вообще-то я не финн, но у меня доброе финское сердце». Лиллиешерна призывал прислушаться к предостережениям, доносившимся из пограничных областей, в том числе из Сконе. «Кто обжегся на молоке, тот и на воду дует»[47].