Война (СИ)

- Замолчи, дура! Он же вор! Вор! Однако я этого так не оставлю, нет! – китаец попытался было рассмеяться с издевкой, но звуки, вырвавшиеся из его горла больше напоминали скулеж больной собаки. – Ты ничего не получишь, понятно тебе? Я просто так своего добра тебе не отдам, чертов сукин сын! За меня заступятся, меня не бросят в беде, ясно тебе? Как только Ваалгор узнает о том, что ты попытался наложить свою лапу на активы семьи Сангяцанма, он поддержит меня. Он приложит усилия…

- Ах, Коннор Ваалгор? – ласково переспросил Акутагава, небрежно отодвигая стул и вставая из-за стола.

- Да! Я буду с тобой бороться и он поможет мне в этом, клянусь! – все сильнее и сильнее заводясь, кричал Ланьчжи. – Вместе с Ваалгором мы одолеем тебя, ты, наглая и вечно голодная японская собака!

- Ду, не говори этого! – закричала Кадрома, с ужасом прижав ладони к лицу.

- Боюсь, Ваалгор не сможет выслушать ваши жалобы и помочь в борьбе, - сочувствующе покачал головой Акутагава. – Жаль, но заступничества вам не дождаться.

- Это еще почему?! – брызнул слюной Ду Ланьчжи, вновь стукнув кулаками по столу.

Ответ Акутагавы был лаконичен: молниеносным движением выхватив пистолет, он вскинул его и нажал на курок. Грянул выстрел. Пуля пробила лоб мужчины, затем, вырвав кусок черепа, вышла с противоположной стороны, оставив брызги на белой скатерти. Качнувшись назад, тело просело под собственной тяжестью и тяжело упало на пол. Жена Ланьчжи завизжала в кулак, из ее глаз брызнули слезы. Сыновья вскочили было со своих мест, но наемники тут же направили на них дула автоматов.

- Нет! Не стреляйте! – вскричала Кадрома, чей страх за детей победил в один миг ужас увиденного. Она выставила руки вперед, умоляюще обращаясь к сыновьям: - Сядьте! Сядьте! Не вынуждайте его, не надо!

Акутагава с той же благодушной улыбкой оглядел свои родственников, выжидающе держа руку согнутой и прижимая пистолет к плечу. Этот жест был как демонстрация скрытой пружины – в любой момент рука выпрямится и прозвучит новый выстрел…

- Итак, кто здесь еще считает, что я что-то у него украл?

Этот вечер ничем не отличался от всех предыдущих. Ароматы сада и озерной воды в воздухе…. Прохлада особняка, где все закоулки, пролеты и своды были знакомы как свои пять пальцев… Осторожная поступь прислуги, накрывавшей ужин в столовой и позвякивание столового серебра… Все как обычно - размеренно, пунктуально и с необходимой важностью…

Кадрома жила в резиденции с самого своего рождения, это был ее дом, ее гнездо, в котором она чувствовала себя защищенной. Когда она была ребенком, в этих стенах раздался смех и топот ног ее и старшей сестры – Тагпай Кейконы. Потом, после того как Тангпай сбежала в Тибет, Кадрома осталась здесь наедине с отцом, чей гнетущий взгляд она, порою, чувствовала и по сей день, несмотря на то, что тот был мертв. Отец – Чэнь-Гоньпо Сангяцанма - всегда больше любил старшую дочь, нежели младшую, и когда та отказалась наследовать достояние клана Сангяцанма и уехала, то нанесла ему сокрушительный удар по самолюбию… Кадрома и не пыталась заменить ему Тагпай, слишком уж разными были сестры! Старшая сестра всегда витала в облаках, мечтала о чем-то, больше походя на случайно забредшую в этот мир фею, чем на человека. Она будто и не замечала всего того, что ее окружало: роскоши, довольства и потрясающих перспектив - зато чутко реагировала на лгунов, почтительное лицемерие и глупость. Ее сердце – болезненное от рождения, но способное на вселенских размеров любовь – требовало искренности и настоящей доброты, а не хитрых ужимок и искусной лжи, которыми до края был наполнен мир богатых и всесильных людей…

«Моя фея, - часто обращался отец к Тагпай, говоря со щемящей нежностью, - маленькая милая фея…»

Кадрома разительно отличалась от Тагпай: она не умела мечтать, но зато умела ценить достаток и комфорт, окружающие ее – деньги и положение в обществе не были для нее пустым звуком. Крепко сбитая, рассудительная материалистка, которая предпочитала стабильность и уверенность в сегодняшнем дне феерическим размышлениям о незримом… Она всегда втайне завидовала старшей сестре, но после ее ухода стала страдать от одиночества. Стремясь заполнить образовавшийся вакуум в душе, она рано вышла замуж, родила детей… Когда стены огромного особняка вновь наполнились детскими голосами и топотом ног, она испытала, наконец умиротворение. Отец относился к ее мужу – Ду Ланьчжи – с высокомерным презрением, считая того суетливым выскочкой и глупцом, но они принимали сие со смирением, ведь Чэнь-Гоньпо являлся главой клана. Жаль только, что к внукам тот не относился мягче – презирая их так же, как и Ланьчжи…

«Твой отец не любит своих кровных наследников! Чем моя кровь хуже чьей либо еще? – как-то с обидой заметил жене Ду. – Тагпай Кейкона вон связалась с каким-то грязным и безродным якудза в Японии! Уж я-то в данном случае выигрываю, у меня и родословная и деньги, а господин Чэнь-Гоньпо все одно – нос воротит!»