Война (СИ)

И человек с генералом было меньше, чем хотелось бы — большая часть и так уже сражалась на севере. Ждали и новобранцев из Сосновой и Лаи Кен, а от Ожерелья больше ждать было некого — не оставлять же восток провинции совсем без защиты. И без того заслон был подобен нитке, дерни посильнее — порвется.

Мэнго привел свою конницу; поговаривали, что ездят рухэй на мохнатых горных духах, потому что лошади эти были неутомимы и бегали по снегу так, словно крылья росли из их копыт. Будь сейчас сухие теплые дни, наши кони в скорости превзошли бы чужих, но не мы выбирали, когда начаться войне».

Яари Эйра, летописец Сосновой.

Если в крепости Трех Дочерей поначалу надеялись на быструю победу, сейчас начали опасаться уже не просто затяжной войны, но самого худшего. Если вдруг у клятых рухэй найдутся силы таки прорвать Ожерелью сбоку и двинуть на столицу провинции, помощь может и не придти, развернуться обратно к Осорэи.

Так говорили тайком, но часто. Пойманных за подобными речами ждало суровое наказание.

Акэйин не менее сурово пресекала такие слухи среди своих подопечных, хоть и без смертных приговоров:

— Чтобы генерал отдал север, отвоеванный его предками? Да он скорее позволит разграбить Осорэи, все равно чужаки там не задержатся, негде им закрепиться.

— Там и его дом, — как-то заикнулась было одна из девушек, но хозяйка труппы ее прервала:

— Дам можно другой построить. И золота нажить. А вот потерянную землю трудно вернуть.

— Толку от той земли, раз умирают люди, — угрюмо возразила Сэйэ. — Ради чего это всё? Отдали бы долину, стране земель хватит.

— Если не противостоять врагу, то и вовсе последней нитки лишишься, и свободы, и жизни в конце, — неожиданно мягко сказала Акэйин. — А вот чтобы и крестьяне могли без опаски сеять, и женщины детей рожать, и мы выступать… поэтому не бежит наше войско, напоследок ворота врагам открыв.

Хоть и ждали подмогу, верили в силу и счастливую звезду генерала Таэна, все-таки настроения мрачнели день ото дня. Новых беженцев почти не приходило, а те, что добирались до крепостных ворот, рассказывали страшное. Захватчики никого не жалели, убивали и младенцев, и женщин, как следует позабавившись. Вместо деревень оставались горелые развалины.

Даже Акэйин вздыхала порой — хорошо бы все же поскорее подоспела помощь, а то рухэй хорошо подчистую разорять округу, а когда свои подоспеют, им с провизией туго придется. Не заниматься же грабежами в свою очередь. Хотя раньше такое часто водилось — деревень новых настроят, крестьяне новые народятся, а победить надо сейчас…

Актрис не миновали общая тревога и ожидания. Даже покладистая приветливая Юмиэ приуныла.

— Толку от наших представлений, — говорили, когда выдавались пустые часы и собирались в маленьком своем, но уютном жилище. — Никому не нужны. И в сказки о знамениях больше никто не верит. Какая уж тут вера, если вон — глянешь со стен, а чужие кони на горизонте.

Когда в очередной вечер сидели, нахохлившись, как пестрая стайка птиц при свечах, и чесали языки, Сэйэ не выдержала. Сама не знала, что нашло на нее — как-то сразу все накатило, и дрянная краска для лица давно была меньшей из бед.

— Идиотки, — Сэйэ взмахом рукава сбросила со столика флакончики и коробочки с притираниями. — Мозги куриные. Ты, Айрин, страдала, помнится, что женщина, а так бы хотела серьезные пьесы играть. Легенды! Вот вам легенда, курицы щипаные! Даже если возьмут крепость — вернут ее рано или поздно, и надолго запомнят про эти дни!

— Наших-то имен там всяко не будет, — обронила бледная тихоня Тиан, отодвигаясь от разгневанной товарки.

— А вы сделайте, чтоб были! А уж если устоит крепость — а я верю, что устоит — то и подавно! Хороша была бы история про глупых баб, которые только сидели и ныли!

Услышала хмыканье. Госпожа Акэйин стояла в дверях, скрестив на груди руки, и странно смотрела.

**

Так быстро между ветвей скользнул ястреб, словно дротик бросили в цель. Утка махнула полосатыми крыльями, поднялась с воды, и полет ее кончился в когтях хищника. Двое всадников остановились у берега озерца — скорее, лужи; лед с него уже сошел, но кое-где по краям снег еще оставался.

Ястреб на суше разделывался с тушкой утки.

— Зря она ушла с воды, там бы ее не достал, — сказал один из конных, в сером, с мехом серебристой лисы у ворота, с волосами, поднятыми от висков и связанными на затылке. Хоть и просто одетый, он отличался от спутника, лохматого, в стеганом доспехе, как серебро отличается от глины.