Война (СИ)

Тори вспомнили, что в Англии есть король. Король-моряк, Вильгельм Четвёртый никому не мешал, поскольку не выносил разговоров о политике, от которых начинал зевать так, что рисковал вывихнуть челюсть. Взойдя на трон, его величество первым делом уволил всех французских поваров и музыкантов своего предшественника, приказал кавалеристам сбрить усы и продал всё, что нашёл лишним в королевских дворцах. Наведя порядок таким образом, монарх вернул себе привычное отличное настроение и никуда не лез. Конечно, ему приходилось иногда выступать в соответствии с регламентом, что в сочетании с привычкой говорить именно то, что думает, оставило некоторый след в истории.

Когда вигам пришла мысль отменить рабство в империи (оно было отменено только в непосредственно в Великобритании), король внезапно выступил против.

— Зачем отменять рабство в колониях? Для чего? Какие цели преследуют предложившие эту глупость джентльмены? — вопрошал Его Величество. — Забота о туземцах? Так и поверил. Я был в колониях и лично видел как там живут. Поверьте моему слову — бедняки Лондона находятся в куда худших условиях, чем рабы в Вест-Индии. Рабы стоят деньги, нищие не стоят ничего. А те кто проповедует здесь и забивает вашу голову подобной чушью — или обманщик или фанатик, якорь мне в корму!

Тем не менее, закон об эмансипации рабов был принят, что тори заботливо донесли до Его Величества. Реакция оказалась совершенно непредсказуемой, причем для всех. Вильгельм просто взял и отправил в отставку всё правительство. Без каких-либо договорённостей и негласных правил, по которым король соглашается с большинством. Более того — король взял и назначил премьер-министром тори, из самых консервативных, Роберта Пиля.

* * *

Константинополь.

— Всё подготовлено, мой лорд.

Понсонби задумчиво оглядел своего секретаря. Уркварт едва сдерживал дрожь предвкушения.

— Хорошо, Дэвид. Значит, груз уже в трюмах?

— Да, мой лорд.

— Напомните, сколько в нём?

— Двенадцать трехфунтовых пушек французского образца, к ним ядра и сорок тысяч фунтов пороха. Тысяча мушкетов.

— Вы трясетесь, Дэвид, это волнение?

— Да мой лорд, — широко улыбнулся секретарь, — но это дьявольски приятное волнение.

— Ваша ненависть в отношении русских настораживает. Надеюсь, капитан…как его там?

— Белл, мой лорд. Джеймс Белл.

— Ах, да, этот шотландец. Странно даже думать такое, не то что говорить, но я искренне надеюсь, что он окажется менее эмоционален, чем вы, дорогой Дэвид.

— Всё будет сделано хорошо, вы можете не сомневаться, мой лорд. В эту мишень нельзя промахнуться.

Понсонби мысленно согласился. В самой идее отправки оружия черкесам не было ничего нового. Русские перекрыли морской путь, о чём уведомили всех заинтересованных лиц, но смогут ли они на деле осуществлять контроль? Если нет — горцы получат оружие в обмен на деньги и соль. Если да, если русские перехватят судно, то будет скандал. Опять эти варвары мешают свободной торговле. С учётом складывающихся обстоятельств, Лондон может не выдержать. Что если это послужит той самой спичкой, что разожжет большой пожар? Выбора особо и не было, желание покровителей до него довели вполне ясно. Что они там задумали, в Лондоне? Добиться войны и отправить на неё всех тори, во главе с их обожаемым Веллингтоном? Вполне может статься, что и так. Не всех, конечно, но лидеров точно. Или мысль в примирении? Общий враг — замечательное средство от ссор. Спустить пар в сторону, пока не сорвало крышку чайника. Или всё это вместе взятое, плюс ещё что-нибудь. Так или иначе, но не выполнить эту «просьбу» Понсонби не мог. Вздохнув, он криво усмехнулся пришедшей вдруг мысли о Дэвиде. Вот для кого всё обстоит легко и понятно. В жизни охотничьей собаки присутствует некая прелесть простоты и радости, когда хозяин спускает её на дичь.

Если бы Дэвид узал, что виконт сравнивает его с псом, он бы обиделся. Сам он считал себя волком. В Греции Уркварт поверил в это. Готовность нести смерть и не волноваться о собственной шкуре возвышала его над другими людьми. Попав в число переговорщиков и познакомившись с турками, Дэвид поймал себя на том, что ещё не зная турецкого языка, он чувствует и понимает их лучше кого-либо ещё из английской делегации. В глазах османов он чуял смерть, за внешней вежливостью безошибочно определял жажду медленно снять кожу с него и остальных европейцев. Это ему понравилось. Не все, разумеется, и среди турок находились слюнтяи, но, сам того не сознавая, в тот день он нашёл свою стаю. Увлечение Турцией превратило Дэвида в страстного поклонника Порты.