Война (СИ)

«Несокрушимой стеной встали наши полки на пути басурман, — сочинял сын Помпеевич, — подобно океанским волнам накатывался грозный враг на христиан, но разбивался о их стойкость как о скалы!»

Турки тоже временами постреливали, что самоназванный газетчик не преминул отметить:

«Пули свистели над головой. Османы старались осыпать наши доблестные войска градом свинца. Тщетно! Дух солдат был непоколебим и никто даже не думал об опасности, но об одном только — как разбить неприятеля!»

Заодно Степан смог оценить артиллерию. Турецкие войска собой являли некое пятно, если особо не всматриваться, вот в это пятно пушкари и посылали ядра за ядрами. Судя по тому как часто доносились крики людей и лошадей из этого пятна, дело шло много лучше чем у егерей. Враг нёс потери.

— Ничего, вашбродь. Скоро в сабли возьмём.

— Откуда знаешь, Кондратий?

Казак пригладил бороду и с хрустом потянулся.

— Завсегда так. Стреляют, стреляют, а потом в сабли. Глупо стреляют. Только порох зазря тратят. Но енералам виднее! — спохватился сам на свою критику казак.

— А в штыки верно ходят, а, Контратий? — прищурился Степан.

— Верно, вашбродь, верно. Как дураки, но верно.

Степану страсть как хотелось своими глазами увидеть штыковой бой. Пехота армий рекрутских наборов — не хухры-мухры. Двадцать лет службы! Каких именно рекрут стараются сбагрить в армию со всей России он знал не понаслышке. Всю пьянь да рвань. Буйных. Глупых. Бедных. С чудинкой. С изъянами. Прогневавших чем-либо. А в армии из них делали чудо-богатырей. В среднем получался один добрый солдат из трех рекрут, о чем говорилось не скрывая. Прочие или сплавлялись в гарнизоны, или в процессе обучения пополняли небесное христианское воинство.

Как здесь стреляли, Степан знал и видел. Но штык, воспетый столь многими авторами, до сих пор казался почти волшебным оружием. Пехота пошла в штыки — никто не устоит, если она, эта пехота, обучена должным образом. Как ловко должен уметь владеть своим ружьём солдат прослуживший лет десять? Если не совсем дурень, то виртуозно. И какого же было потрясение, когда Степан узнал, что бою на штыках солдат не учили вовсе.

— А для чего их учить? И какому такому «бою»? — не понял Безобразов, с которым он при случае затеял разговор.

— То есть как? Штыковому…

— Зачем? Мы не французы ведь какие, природные русаки. Или нет? — Сощурился Пётр.

— Да ведь надобно учить как фузеей колоть, отбивать удары и выпады противника.

— Всех учат одному удару, ваше сиятельство. К чему излишества? Наш крестьянин право от лево с трудом отличает. Забивать ему голову?

— Одному удару? — выхватил главное Степан, чувствующий как пот проступает на лбу. Вот так штука — нет штыкового боя! Этого быть не могло в его понимании.

— Одному удару. Можно окрестить сие боем, конечно, но у вас о чем-то ином видение, ваше сиятельство. Будто фехтование. Как представляете себе? Главное, чтобы наш Иван не размахивал мушкетом как коромыслом. Этому, пожалуйста, учат. Своих покалечит иначе.

— Но вы сказали, что учат удару?

— Верно. Он прост и секрета нет. Нужно воткнуть штык, или штыки, в живот неприятелю, затем опустить приклад.

— Как?

Безобразов взял подходящую палку (дело происходило в посольстве) и показал как словно держит ружьё.

— Вот так. Я здесь, передо мной супостат. Колю сверху вниз. — показал он движение. — В живот. Затем резко, наваливаясь весом, опускаю приклад, а штык в брюхе поднимается вверх. И всё. Выдернул, колешь следующего. Если вас не закололи к тому времени. Похоже на то как сено вилами поднимают. Не так высоко, конечно. Хотя, бывает, и на вес кого наш богатырь поднимет. Но редко.

— Так просто?

— Зачем усложнять? — повторил Безобразов. — Люди простые, им не сложностей. Это французы любят глупости. У них я видел уколы в грудь и в лицо и в шею. Ну и как? Помогли им эти экзерсисы? Нашим мужикам не к чему. Только портить, ваше сиятельство.

— Допустим, — вынужденно согласился Степан. — Но как быть с кавалерией? Коня на штык и чудо-богатырь не осилит. Что с вами, Пётр Романович?

Безобразов, решив, что над ним насмехаются, слегка покраснел и ничего не ответил. Дернув головой, будто стесняет шею воротник, он отошёл.

Барабаны били без передышки. Турки наконец поняли, что неверные гяуры не собираются бежать при взгляде на великолепие воинов Аллаха, и вдруг вся масса конницы стала приближаться.

— Идут!

Время для Степана как замерло, звуки пропали. Он вдруг отчетливо увидел себя со стороны, человеком случайно оказавшимся на съёмках исторического кинофильма. Степан сморгнул и всё вернулось.

Подвели лошадей. Денщик помог вскочить в седло его сиятельству. Степан вдруг подумал, что не помнит как того зовут, хотя прислуживал денщик ему весь поход. Категорически не любящий делить людей на сорта и видящий в том отличие свое от окружающих, сын Помпеевич не заметил как невольно принял общие правила.

«Вот черт! Всех сотников вызубрил, а собственного денщика имени не запомнил. И спросить неудобно».