Война сказок

— Ах, даже так… Тогда надо поскорее переходить к главному. Быть может, я плохая бабушка и напрасно баламучу детскую душу. Я уже причинила своей любимой внучке немало неприятностей, и, прежде чем мы продолжим разговор, я хотела бы знать: готова ли ты пойти по моим горящим следам? Возможно, это звучит очень напыщенно, но со своими колоссальными способностями ты сможешь сделать немало добра людям — и очень много зла самой себе. В двенадцать лет ты вряд ли сможешь сознавать всю опасность шага, на который я тебя толкаю. Интернат для соцминусов станет лишь началом твоих мытарств, но ты станешь по-настоящему счастливым человеком, Эмми! Жить, борясь за свои убеждения, чувствуя рядом хоть и не многих, но верных друзей, и мечтать о том, чтобы люди на земле стали братьями, — разве это не счастье? Я прожила долгую жизнь, полную лишений и тревог, но ни за что не променяла бы ее на сытое спокойное существование обывателей, жадно ловящих каждое слово очередного Президента… Выбирай сама, девочка, но помни: от того, что ты решишь сейчас, зависит многое в твоей дальнейшей судьбе.

Эмми долго молчала. Перед ее глазами невольно встали картины безрадостной жизни в интернате: темные, сырые коридоры; тускло освещенные классные комнаты, лишенные зелени и обитые серыми металлическими листами; глухие шаги воспитателей, одетых в военизированную форму. И Глаз, недремлющий Глаз, со скрипом поворачивающий свой стеклянный зрачок. Он отслеживал каждый ее шаг, каждое движение, каждое слово…

Позади — пять лет сурового, почти тюремного режима, созданного в интернате с целью подавить в «социально опасных» ребятах самостоятельность мышления. Стандарт и еще раз стандарт — это было главным принципом «воспитания»… Стандарт в одежде, в сочинениях на любую тему, в том числе и на вольную… Малейшие отклонения сурово наказывались карцером. Ох, о карцере лучше не вспоминать! Если бы бабушка знала, как тяжело ей там пришлось… Словно по душе прошелся тяжелый асфальтовый каток! За пять лет — ни одной книги в руках, кроме опостылевших учебников, ни одного задушевного разговора с друзьями, да их и не было, друзей… О каких дружеских отношениях могла идти речь, если за каждым из ребят днем и ночью следил свой неусыпный Глаз!

Первый год был для нее кошмаром — она бунтовала в ответ на малейшую попытку унизить или оскорбить ее. Тогда воспитатели применили свой испытанный метод усмирения непокорных и натравили на нее однокашников. Мол, Эмми Карлейн своим неуправляемым поведением, дерзкими высказываниями и безрассудными поступками снижает социндекс всего класса, и расплачиваться за это будут все — например, лишним годом обучения в интернате. На следующий же день ей устроили «темную», а затем еще и еще… И ей пришлось сломить свое упрямство — чтобы выжить! Пришлось научиться лгать, прятать свои мысли, с равнодушным видом проходить мимо нуждающегося в помощи, не отвечать улыбкой на улыбку, писать до приторности «правильные сочинения» о «прекрасном новом мире, в котором ей повезло родиться и жить…».

Два года она обрастала новой кожей, да так успешно, что даже придирчивый Глаз стал выставлять ей — единственной в классе! — высшие баллы по поведению. К воспитателям она тоже сумела подобрать ключик, каждого сумела расположить к себе. Она не позволяла себе ни одной неординарной мысли, ни одного резкого слова. Послушность и заурядность — вот что внешне стало главным ее принципом! В результате за месяц до выпускных экзаменов она была признана лучшей ученицей интерната. В качестве поощрения ей, единственной из воспитанников, предоставлен летний недельный отпуск. Дальше предстоит трехмесячная практика в какой-нибудь дыре, и, если все будет нормально, у нее появится шанс поступить в средней руки колледж. Если все будет нормально…

— Не-е-ет, — с трудом выдавила из себя Эмми, опуская голову, чтобы не встречаться глазами с бабушкой. — Вернее, я не знаю. Я так устала… Жить ради идеи, даже самой замечательной, я не готова. Пока не готова. Может быть, когда-нибудь позже…

Изображение на экране вновь чуть дрогнуло. Бабушка грустно и понимающе кивнула, не отводя от внучки любящих глаз.

— Я понимаю тебя, девочка, очень хорошо понимаю… Признаюсь, мне не раз приходили в голову такие же мысли: к чему все эти страдания и мытарства? Каждые девять из десяти наших сограждан твердо уверены, что мы — агенты какого-нибудь вражеского государства. А потомки… Прости, все это лишь старческое брюзжание. Я постоянно забываю, что моей внучке всего двенадцать лет и что ты только-только начинаешь жить. Время покажет, на чьей стороне ты окажешься, и вряд ли это будет сторона господина Президента…

— Я подумаю… — еле слышно прошептала Эмми, опуская глаза от стыда. — Пока ничего не могу обещать тебе, бабушка. Сейчас я хочу одного — спокойной жизни! Чтобы спать на обычной мягкой кровати, над которой бы не висел ледяной зрачок Глаза… Ходить по воскресеньям в парк, общаться с другими ребятами, делать то, что захочу…

Она замолчала. Глубокое волнение охватило ее, но разве все передашь в нескольких словах?