Война солдата-зенитчика: от студенческой скамьи до Харьковского котла. 1941–1942

…А теперь скажу совсем о другом, не относящемся к войне. Поскольку условия нашей службы на территории завода номер 196 оказались значительно лучшими (главное – мы стали неплохо питаться, благодаря чему, например, мое исхудавшее от двухмесячного голода лицо вновь округлилось и приняло нормальный вид), чем раньше в казармах стадиона «Торпедо», многие военнослужащие, видя вокруг множество нестарых женщин, стали на них заглядываться. Пример всем подали командиры. Мы видели, как они в столовой, где нас кормили, любезничали с сытыми молодыми поварихами, официантками и другими работницами и начали пользоваться их взаимностью. В комнату нашего взводного лейтенанта Шкетя, расположенную почти рядом с нашей казармой, ежедневно чуть ли не по очереди стали приходить, принося с собой что-то выпить и закусить, и оставаться там ночевать несколько девиц и молодых дам.

Для нас, рядовых бойцов, в этом отношении особенно отличным примером стал наш непосредственный начальник – старшина Иванов, который, не имея своей отдельной комнаты, вынужден был часто (иногда даже несколько раз в сутки) сам бегать в цеховую бытовку для интимных встреч с обслуживавшими это помещение посменно двумя гардеробщицами и одновременно уборщицами. Одна из них была совсем молодой, а другая – уже в годах. При этом он с ними совершенно не церемонился, так как они сами липли к нему.

В редкое свободное время, и в частности глубокими ночами, я за счет своего сна любил спускаться в цех, прохаживаться по нему и наблюдать за технологическими процессами и производством артиллерийских стволов. С большим любопытством я смотрел, как работают нагревательные печи, мощные молоты, ковочные и штамповочные прессы, травильные ванны, трубоволочильные станы, специальные металлорежущие станки, окрасочные устройства, мостовые краны и другое оборудование. Рабочие, и особенно молодые, часто вступали со мной в разговор, а некоторые делились мечтой скорее уйти в армию, чтобы попасть на войну.

В первые же дни и ночи, как мы поселились в казарме, устроенной в цехе, я обратил внимание у его входа, внутри, на первом этаже на огороженное стеклянными рамами табельное помещение с двумя периодически появлявшимися в нем красивыми молодыми девушками – табельщицами. Они отмечали приход и уход работавших и занимались выдачей им месячных продовольственных карточек, а также другими работами, и в частности общественной и культурно-массовой. Первая из этих девушек была по должности старшей и работала главным образом в дневной смене. Возраста, наверное, немного старше и ростом заметно выше меня, она была очень стройна и красивее на лицо, чем вторая. Поэтому я прежде всего загляделся на первую. Но тогда, как мне показалось, она не обращала на меня внимания, в связи с чем решил к ней даже не приближаться. (Однако через некоторое время обнаружилось, что я ошибся, но было уже поздно. Ее лицо с серыми глазами, которыми она однажды при небольшом разговоре с ней пристально и неравнодушно посмотрела на меня, до сих пор четко стоит перед моими глазами.)

Вторая девушка – ростом чуть пониже меня и немного моложе, бывшая в подчинении у первой и работавшая в основном в вечерней и ночной сменах, сразу же обратила на меня внимание. По этой причине я надумал познакомиться поближе именно с ней. Для этого я обратился к этой табельщице с просьбой дать мне листок бумаги, чтобы написать письмо домой. Она с удовольствием мне ее дала, и так мы познакомились.

Девушку звали Маруся Новожилова. Она сказала, что ей 17 лет, окончила ПТУ, родом из деревни недалеко от Горького, родителей не имеет, живет в ближайшем к заводу общежитии. Одета она была скромно и очень аккуратно, чаще всего носила красную кофточку и черную юбку ниже колен. По цеху бегала в туфельках, а на улице – в черных валеночках и фуфайке с белой вязаной шапочкой. У нее были курносый носик и карие глаза, а на спине лежали две хорошо сплетенных длинных косы из почти совсем белокурых волос.

В свободное время я спускался с четвертого этажа на первый и подходил к окошечку, за которым сидела за столом Маруся. И здесь я говорил с ней на разные темы, рассказывал о себе, и все это ей нравилось. А она рассказывала много о себе. В результате мы подружились. Однако околачиваться часто возле окошечка табельной на глазах у всего работающего в цехе народа я вскоре посчитал неудобным, поскольку это могло испортить репутацию девушки. Кроме того, я далеко не всегда мог отлучаться со службы. Поэтому стал практиковать писание у себя в казарме чернилами с авторучкой и вручение Марусе длинных писем обо всем и о своих возникших к ней чувствах большой симпатии. Она тоже стала писать мне, но ее письма не бывали такими длинными и грамматически правильными, как мои, поскольку ей не пришлось учиться так много, как мне.