Война среди осени

Ота смотрел на город. Он видел, как летят с башен крошечные точки камней, слышал, как топот ног и лошадиных копыт грохочет эхом между высокими каменными стенами. Он не знал, сколько времени нужно десяти тысячам воинов, чтобы истребить два города. Надо было вывести людей в поле. Вооружить всех: мужчин, женщин, детей. Больных и старых. Они одолели бы гальтов числом — десять или пятнадцать человек против одного. Ота вздохнул. Точно так же он мог бы кидать на гальтские мечи младенцев, надеясь, что это их задержит. В поле или в городе, гальты все равно победят их всех. Он попробовал применить хитрость и проиграл. Теперь жалеть о своих промахах не было толку.

Сейчас он хотел лишь одного — взять меч и выйти на врага. Он рвался в гущу боя, только бы не чувствовать своего бессилия.

— Еще вести! — Хай Сетани сложил руки в жесте, привлекая внимание Оты. — Со стороны дворцов.

Ота кивнул и отошел от края крыши. По лестнице поднялся бледный мальчишка с целым созвездием родинок, которые рассыпались по его щекам и носу. Когда оба хая подошли к нему ближе, Ота заметил, что он изо всех сил старается не пыхтеть в их присутствии. Мальчик изобразил позу почтения.

— Что произошло? — спросил Ота.

— Гальты, высочайший. Они отправили посланников к остальным. Уходят из дворцов. Похоже, они собираются в единое войско.

— Где?

— На старой рыночной площади.

Тремя улицами южнее от главного входа в подземный город. Значит, они догадались. Сердце Оты упало. Он подозвал трубача. Тот совсем обессилел: под глазами появились темные круги, плечи поникли, губы потрескались и кровоточили. Ота положил руку ему на плечо.

— Последний раз. Дай им знать, чтобы отступали ко входу. На поверхности нам больше делать нечего.

Трубач изобразил позу повиновения и ушел, согревая мундштук инструмента рукой, прежде чем поднести его к измученному рту. Мелодия взлетела в снежном воздухе. Ота слушал, как ее эхо затихает и сменяется ответными сигналами.

— Нам нужно сдаться, — сказал Ота.

Хай Сетани заморгал и побледнел. Этого не скрыли даже красные от мороза щеки.

— Мы уже проиграли, высочайший, — настаивал Ота. — У нас нет сил остановить их. Мы выиграем лишь несколько часов, а заплатим за них жизнями, которые могли бы длиться еще годы.

— Но ведь мы и раньше собирались ими жертвовать, — возразил Сетани, хотя по его глазам Ота уже видел, что хай не может с ним не согласиться. Им обоим суждено было стать трупами, отцами мертвых семей, последними представителями своего рода на земле. — Мы всегда знали, что придется жертвовать людьми.

— Тогда у нас была надежда.

И вдруг одна из служанок вскрикнула и упала на колени. Ота обернулся, решив, что она услышала его слова и разрыдалась в отчаянии. Потом, когда увидел ее лицо, подумал, что на крышу каким-то чудом занесло стрелу. Остальные смущенно поглядывали на хаев или склонились над служанкой, пытаясь утешить ее. Девушка визжала так, что даже камни, казалось, вобрали в себя ее крик. По городу прокатился долгий, нескончаемый стон. Тысячи голосов стенали от боли. Ота почувствовал, что кожа как будто съежилась и пошла мурашками, которые не имели ничего общего со снегом и холодом. На миг ему почудилось, что даже башни корчатся в агонии. Вот так, подумал он, кричат боги, когда умирают.

Люди, стоявшие на крыше, в тревоге озирались по сторонам и поглядывали в молочно-серое небо. Ота поймал гонца за рукав.

— Беги и узнай, что случилось!

От ужаса глаза у мальчишки стали, как блюдца, но все-таки, прежде чем выполнить приказ, он изобразил позу повиновения. Хай Сетани хотел что-то спросить, но промолчал и сам шагнул к парапету. Ота подошел к служанке. Ее лицо побелело от боли.

— Что с тобой? Где болит?

Она не могла ответить формальной позой, но по жесту и стыду в глазах Ота понял все сам. Недаром он несколько сезонов работал помощником повитухи на восточных островах. Если девушка была беременна, и теперь у нее случился выкидыш, ей повезло. Если же причина заключалась не в ребенке, тогда с ней происходило что-то страшное. Он приказал отнести ее к лекарям, и тут увидел на крыше Семая, покрасневшего, с вытаращенными глазами. Прежде чем тот заговорил, Оте все стало ясно. Девушка, ее мучения, поэт.

— С пленением что-то не так.

Семай изобразил позу согласия.

— Пожалуйста, идемте со мной. Скорее.

Ота не медлил ни вдоха. Подняв полы одеяния, он сбежал вниз по лестнице, перепрыгивая через три ступеньки сразу. Он молниеносно слетел на четыре этажа вниз. Прыгни он с крыши, у него едва ли бы получилось быстрее.