Война: ускоренная жизнь

«Многие наши модницы разгуливают в трофейных серебряных лисицах. Должна поэтому тебе напомнить, что мы уже 4 месяца как помолвлены, и я надеюсь, что ты мне тоже пришлешь красивые московские подарки, а не только покрывало и полотенца, которых уже так много, что я могу ими торговать».

Эрна из Гастерсло более деликатна и, посылая 30 января 1942 года письмо на фронт «дорогому Гельмуту», излагает свои пожелания в отношении «подарков из России» так:

«Мне кое-что нужно, но не могу же я от тебя этого требовать. Я уже давно пытаюсь достать кожаные или резиновые сапоги. Но я не настаиваю, к тому же я сомневаюсь, что там есть хоть какие-нибудь. Размер ноги у меня 37–38. Или если бы тебе удалось раздобыть шерсть синего или какого-нибудь другого цвета, я была бы тебе очень благодарна. А еще, если тебя не очень затруднит и ты можешь достать симпатичные темные чулки размера 9, я взяла бы пару. Пожалуйста, не сердись, что я написала тебе целый список, и не утруждай себя»

Справедливости ради нужно сказать, что «утруждали» себя не только немецкие солдаты и офицеры, но и их союзники. По признанию румынских оккупационных властей, на советских территориях, захваченных войсками Антонеску, «господствовало чувство безответственности, которое подогревало и возбуждало низменные инстинкты, и многие окунулись в море злоупотреблений». В информационном бюллетене кишиневской квестуры полиции от 19 августа 1941 года можно прочесть: «Военные, прибывшие в первые дни, грабили дома, не делая исключения по отношению к христианам, оставив многих без движимого имущества».

Далее сказано, что некоторые местные жители подвергались ограблению прямо на улице: «….Их останавливали и отбирали у них ценные вещи при обыске. Полковник Тудосе, первый румынский комендант оккупированного фашистами Кишинева, вынужден был признать, что не только немецкие части «на правах завоевателей совершали акты насилия, забирали все лучшее и ценное из складов, домов», но и румынские войска, подражая им, присоединились к этим грабежам, «поиски и присвоения ценностей… были всеобщим увлечением».

Нередко на почве дележа награбленного между союзниками происходили конфликты. Тот же Тудосе жаловался, что немецкие части присваивали себе все лучшее, что было обнаружено на складах и предприятиях оккупированной советской территории. Аналогичные жалобы поступали из Северной Буковины. 5 августа 1941 года правитель Буковины Риошяну телеграфировал в Бухарест, что немецкие солдаты, «открыв предварительно огонь из пулеметов, отстранили румынскую охрану от различных складов и нагрузили машины всевозможными вещами».

Не приходилось читать документов, в которых говорилось бы о наказаниях руководителями немецких оккупационных властей, занимающихся грабежом собственного народа, русских, белорусских, украинских полицейских или солдат охранных батальонов, формировавшихся нацистами из пошедших к ним на службу представителей так называемых нацменьшинств.

Барнаулец Дмитрий Каланчин вспоминал:

«На охране железной дороги у немцев были калмыки, кабардинцы, чеченцы из тех, кто пошел к ним служить. Ходили они в немецкой форме и всячески старались походить на своих хозяев. Помню, на станции, когда собирались нас отправлять в Германию, баба-хохлушка спросила у одного такого смуглого да горбоносого: «Ты хто ж такий, хлопец?». А он ей: «Я немес». Так ему хотелось немцем быть.

Вот они грабители были знатные. Приезжают в село, заходят в хату: «Выбрасывай все из сундука!» Что им нравится, берут, жаловаться бесполезно. Да и кому, таким же грабителям?»

«Товарищеские кражи»

У немецких солдат, находившихся непосредственно на линии фронта, в окопах и траншеях — в отличие от их товарищей из тыловых подразделений, — грабить местное население возможности практически не имелось. Впереди был «Иван», сзади исковерканная разрывами бомб и снарядов «полоса отчуждения», откуда население подлежало выселению. Приходилось искать что «плохо лежит» уже в своем окружении.

«Надо сказать, что по части провианта дела обстояли далеко не лучшим образом, — пишет Генрих Метельман о своем пребывании в Крыму в мае 1942 года. — Когда нам с моим другом Августом приходилось стоять на посту в ранние утренние часы, мы своими глазами видели, как грузили хлеб на автофургон. Темень была, хоть глаз выколи, и, проходя мимо автофургона, мы иногда машинально поигрывали завязками от брезента, покрывавшего кузов. Но однажды, взглянув друг на друга, сообразили, что нас одолевает одна и та же мысль, хоть и неправедная. Но что с нас взять: голод — не тетка! Обреченно кивнув, я запустил руку под брезент в попытке нащупать желанную буханку. Но едва я ее сунул, как ее сковала чья-то железная хватка и посыпались отборные ругательства. Под брезентом оказался наш вездесущий фельдфебель. Жалкие попытки Августа оправдаться тем, что, дескать, нам послышался какой-то шум из-под брезента, были тут же пресечены.