Война: ускоренная жизнь

Именно в этих ипостасях, когда попеременно, а когда и «рука об руку» работала на войне водка, как положенная, так и добытая по «бабушкиному аттестату». Даже называли наркомовские сто граммов на фронте часто по-медицински — дозами. «Водка для воина в бою при таком физическом и эмоциональном напряжении фактически была лекарством от сильнейших стрессов, — пишет в своей книге «Правда о штрафбатах» Алксандр Пыльцын. — От таких доз не пьянели, но дух они все-таки поднимали, силы, хоть немного, но прибавляли».

Живший перед войной в предгорьях Алтая кавалер восьми боевых орденов Михаил Сукнев вторит ему в своих «Записках командира штрафбата»:

«Три года пробыть на фронте — это было мало кому дано из тех, кто не поднялся выше комбатов, командиров батальонов и батарей! Месяц-два, а то и сутки-двое, и твоя гибель неизбежна!

Я уже знал свою норму — стакан водки, больше нельзя. Вино не берет, стакан на меня действовал как 50 граммов. А не выпьешь — из окопа не вылезешь. Страх приковывает. Внутри два характера сходятся: один — я, а другой — тот, который тебя сохранять должен.

Меня как-то вызвали в полк с передовой, что со мной случилось, не знаю. Вытащил пистолет и стал стрелять в землю. И сам не пойму, почему стреляю. Нервы не выдержали».

Хочется здесь привести и более пространное, но очень характерное воспоминание об отношении к спиртному на войне бывшего младшего лейтенанта Дмитрия Небольсина:

«Водку получали ежедневно, по сто граммов, но часто эта норма увеличивалась за счет убитых или раненых, вовремя не снятых с довольствия. Обычно водку я не пил, от нее болела голова, рвало, и поэтому свою порцию я отдавал старшине, который тут же, с покорной благодарностью выпивал за мое здоровье без всякой закуски. Но сказать, что я совсем не брал в рот хмельного, было бы неверно. Бывали случаи, когда приходилось нести дежурство на наблюдательном пункте, где почти весь световой день визжали, ухали, рвались мины, снаряды и без конца, великим множеством, роились пули. Конечно, было страшно, даже очень страшно, особенно когда мощные взрывы потрясали землю и воздух рядом с укрытием. Жизнь в течение долгих тысяч секунд висела на волоске и в любую из этих секунд могла оборваться. Вот тогда я пил.

За суточное дежурство опорожнял семисотграммовую фляжку с водкой и пьяным не был. Во всяком случае, мне так казалось, потому что, передавая данные наблюдения на командный пункт, я не получал никаких замечаний от своего начальства. От выпитой водки страх отступал, и о смерти уже не думалось. Зато к вечеру, когда наступала относительная тишина, к телу неожиданно подкрадывалось ощущение полной расслабленности и приятной истомы. Вот тут-то я чувствовал, что быстро пьянею. Тогда, укрывшись с головой шинелью или плащ-палаткой, я ложился на дно окопчика и засыпал, успев лишь приказать дежурному солдату разбудить, если что. А наутро страшно болела голова».

Но когда голова не на месте наутро, в спокойной обстановке, — это полбеды. А вот когда в бою.

Летчик Иван Кожемяко вспоминал:

«За боевой вылет давали 100 грамм. Четыре вылета сделал — вечером 400 граммов. Хоть залейся. Были, кто много выпивал. Только такие долго не жили. Вечером выпил — утром ты «негожий», а надо лететь. Полетел — сбили.

Потом комполка своей волей «полную выдачу» прекратил. Сколько бы вылетов ты ни сделал, вечером не больше 150 граммов».

А вот еще более печальный рассказ из уст Мансура Абдуллина о штурме нашими войсками местечка Червоный Прапор (Украина), где имелся спиртзавод:

«Еще до атаки солдаты перемигивались и пересмеивались, шутили: мол, непременно завод этот отобьем, только, чур, без артподготовки. После артналета полк поднялся в атаку. Фашисты оставили Червоный Прапор, и мы вошли в поселок и на территорию завода.

Спирту было много всякого: очищенный и неочищенный, в бутылках и бочках, в цистернах небольших и цистернах на рельсовом ходу. Что каждый налил в свою фляжку про запас, про это и разговору нет. Но сколько ни убеждай иного, что немцы, к примеру, могли отравить спирт, у него, видно, и в голове не умещается: как же это можно — отбить у немцев спиртоводочный завод и не напиться?! Такой вариант ему кажется противоестественным. Вот же проклятый добровольный самогипноз!

Словом, нам было приказано выйти из границ поселка с заводом и окопаться.

Не знаю, как в других батальонах, а у нас многие успели все же «подмочиться». Даже некоторые командиры взводов соблазнились. Начала вспыхивать перебранка. Кто-то кричит: «Я сотню фрицев уничтожил, я никого не боюсь!», кто-то хватается за оружие. Видимо, это и входило в замысел противника. Тридцать фашистских танков с огнеметными установками на борту на предельной скорости устремились к нам.

Это тяжело вспоминать. Трезвому да на устойчивых ногах можно и сориентироваться, и сманеврировать. Многие замечательные, геройски воевавшие люди погибли в липучем пламени огнеметов. Унизительней всего было то обстоятельство, что фашисты, очевидно, и не сомневались в успехе задуманного, когда отступали из Червоного Прапора».