Война в Малой Азии в 1877 году: очерки очевидца.

В этом отношении турки поставлены в несравненно выгоднейшее положение. Мы живем и не можем не жить открыто: каждый день толпы турок бывают в лагере, кругом расположены поселки и деревни. Что это население далеко не всегда дружелюбно к нам, доказательством может служить следующий факт. На днях американский корреспондент и я проезжали через село, находящееся почти среди нашего лагеря, и остановились попоить лошадей. Какая-то женщина, бормоча на своем: непонятном для нас языке, очевидно, ругательства, схватила камень и пустила в нас; тут же стояло несколько турок, любовавшихся этой сценою; у каждого из них на груди были жестянки, выданные ради свободного доступа в лагерь. Мы, без сомнения, только посмеялись этому неожиданному проявлению женской ненависти, которая, как нарочно, попала на самых невинных и вовсе не воинственных людей; но дерзость подобного обращения у самого лагеря не могла не показаться нам очень характерной. Вполне понятно, что это население, можно сказать, живущее с нами, имеет все средства знать, что творится в нашем лагере, сколько у нас батальонов, эскадронов или сотен, каким числом орудий мы располагаем, как стоим, какая часть пришла и кто куда двинулся. Все эти сведения, разумеется, очень быстро и удобно передаются в лагерь Мухтара-паши. И передачей этих сведений руководит уж конечно не корысть, не низкая продажность, как у наших лазутчиков, а патриотическое чувство ненависти к врагу или религиозный фанатизм, во всяком случае, побуждения гораздо более уважительные, нежели «новая монета».

Можно себе представить теперь, с какой улыбкой встречаем мы, русские и иностранные корреспонденты, ходящие здесь, в штабе, мнения, да и не только мнения, но и кое-что гораздо догматичнее мнений, относительно необходимости всевозможных стеснений печати по поводу военных известий и корреспонденций с театра войны. Я не мог даже подозревать, чтоб у нас так много было вольнопрактикующих цензоров, как их оказалось здесь, особенно после неудач, вынудивших наше отступление. Иной даже в грамоте плох, двух фраз не сумеет склеить на письме и кроме «Нивы» ничего не читает; но и гот во всеуслышание не стыдится поднимать свой «авторитетный» голос против военных корреспонденций и вообще в пользу всевозможных стеснений печати. Послушать этих господ, так кроме реляций, на которые ни один сколько-нибудь порядочный военный историк не станет ссылаться, нельзя ничего другого печатать. Можно еще, впрочем, писать хвалебные гимны, воспроизводя какие-нибудь необыкновенные подвиги состоящих при штабе, о том, как такой-то геройски проскакал, передавая приказание, как гранату разорвало чуть не на носу его лошади и пули свистали между пальцев. «Нужно быть специалистом, чтоб писать корреспонденции с театра войны», — часто случается слышать здесь, и каждый раз приходится отвечать: «Кто же мешает этим специалистам? Где скрываются они и отчего не пишут или не опровергают того, что неправильно написано неспециалистом?» О том, какие мелочи интересуют и производят переполох среди этих рыцарей цензуры, можно судить из того, что некоторые здесь серьезно обиделись по поводу описанной мной, в несколько ироническом тоне, сценки, как при передвижении Корпусного штаба требуется «лошадь генерала». Некто публично высказал по этому поводу, что в этом случае усматривается новое, неопровержимое доказательство, что «корреспондентов не следует терпеть в армии»; другие, впрочем, были снисходительнее: они предавали остракизму только гражданских корреспондентов. Но, как нарочно, на днях явился повод для преследования и военных корреспондентов. Некто, как все здесь говорят, из служащих в Корпусном штабе напечатал в «Московских ведомостях» очень верную характеристику одного полковника Генерального штаба; по крайней мере, все его узнали. Не надо и говорить, что ни одна серьезная статья не заслужила столько внимания, как это описание, которое, в сущности, лишено всякого общественного значения и которое, как касающееся исключительно личности и хлестко написанное, с радостью встречено было бы разве на страницах «Петербургского листка». Теперь одни не без удовольствия вчитываются в эту «военную» корреспонденцию; другие собираются сделать «историю» автору ее — «специалисту».