Читаем Война в толпе полностью

В армии я впервые обратил внимание на удивительную не информированность населения относительно любых абстрактных вещей. Еженедельно в роте проводилась политинформация. От замполита требовалось, чтобы солдаты знали что-нибудь о НАТО и Варшавском Договоре. Он несколько месяцев старался вынудить нас запомнить какие-нибудь страны НАТО, но это ему не удавалось. Среди рядовых и сержантов роты нас было двое кто умел на географической карте показать Африку и только я один был способен показать экватор. С тех пор я горжусь своими познаниями в географии. Но прошло два года и весной 1987 г. меня демобилизовали. Я возвратился в другую страну, в которой уже было все: демократия, проституция и квадратные пакеты для молока. Тогда я еще не мыслил в категориях философии смуты, но сердце мое переполнялось радостным предчувствием.

ГЛАВА 2. ПЕРЕСТРОЙКА

В свое время я думал: «Оковы тяжкие падут, темницы рухнут и изо всех щелей, как тараканы повылезают художники, философы, мыслители, произойдет культурологический взрыв. Но ничего не случилось, не было там никаких тараканов. Диктатура никого не угнетала. Единственное, что мы привнесли в сокровищницу мировой цивилизации — это чернобыльский взрыв. Только благодаря нему нас и запомнят».

Я поступил на исторический факультет Киевского университета и начал учиться в его красном корпусе. Когда-то, в конце двадцатых годов, здесь учились мой дед и моя бабушка. Дед рассказывал, что начальную военную подготовку им преподавал старый прапорщик, который говорил: «Студенты, запомните: часового с поста кроме разводящего и начальника караула может снять только Государь Император».

Летом 1987 г. в Киеве возникло небольшая националистическая группа под названием «Украинский культурологичный клуб». Было организовано несколько публичных собраний с действительно культурологической тематикой. Власть оказалась настолько глупой, что вместо того, чтобы проигнорировать, начала против нее идеологическую компанию в газетах, чем сделала огромную рекламу. Тогда уже я начал думать о том, что политическое или историческое явление это не поступок, а реакция на поступок. И явление тем более значительное, чем реакция более неадекватна.

Количество трупов не важно. Важен культурологический эффект. Гаврила Принцип убил только одного человека (о супруге эрцгерцорга никто даже не вспоминает) и стал исторической фигурой. Можно найти тысячу сербов, каждый из которых мог бы посмеяться над такими количественными показателями и ни один из которых, тем не менее, не имел такой известности (а позднее такой литературы).

Перед одной из лекций на наш первый курс заявился кто-то из комсомольского начальства и предложил голосованием поддержать письмо с осуждением деятельности Украинского Культурологического Клуба.

Я вышел на кафедру и провозгласил первую в своей жизни политическую речь, в которой призвал воздержаться от этого, что все и сделали.

Двумя годами ранее такое стоило бы мне немедленного исключения, но в 1987 г. начальство посчитало целесообразным не обращать внимания на мое фрондерство.

Через день ко мене подошел низенький старшекурсник и спросил о причинах моего поступка. Я сказал, что стараюсь воспитывать в себе интеллектуальную честность. Он рассмеялся и пригласил меня посетить одно из заседаний. Вечером мы появились в коммунальной квартире на третьем этаже «сталинского» дома недалеко от парка им. Фрунзе. В комнату набилось человек с двадцать пять народа. Кто-то начал читать лекцию — что-то невнятное о голоде тридцать третьего года. Одного из присутствующих я узнал. 22 мая 1985 г. я познакомился с ним возле памятника Шевченко. Эта число считалась националистической датой (день перезахоронения Шевченко в Украине, которое сопровождалось политическими выступлениями). В семидесятых годах в этот день возле памятника проходили собрания национально-сознательной публики, что обычно заканчивалось арестами. В восьмидесятых собираться уже никто не решался.

Нас было трое. Мы сидели на лавке и разговаривали. Время от времени к памятнику подходил кто-то из прохожих, клал цветы и спешил отойти. Мой новый знакомый рассказывал о некоторых из них. Это были люди известные в украинофильских маргинальных кругах. На соседней лавочке сидело двое мордатых молодых людей. С нашего места было заметно, как один из них из-под журнальчика фотографирует в профиль тех, кто кладет цветы.

Мне было интересно. Я впервые наблюдал оперативную работу органов.

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев спорта
10 гениев спорта

Люди, о жизни которых рассказывается в этой книге, не просто добились больших успехов в спорте, они меняли этот мир, оказывали влияние на мировоззрение целых поколений, сравнимое с влиянием самых известных писателей или политиков. Может быть, кто-то из читателей помоложе, прочитав эту книгу, всерьез займется спортом и со временем станет новым Пеле, новой Ириной Родниной, Сергеем Бубкой или Михаэлем Шумахером. А может быть, подумает и решит, что большой спорт – это не для него. И вряд ли за это можно осуждать. Потому что спорт высшего уровня – это тяжелейший труд, изнурительные, доводящие до изнеможения тренировки, травмы, опасность для здоровья, а иногда даже и для жизни. Честь и слава тем, кто сумел пройти этот путь до конца, выстоял в борьбе с соперниками и собственными неудачами, сумел подчинить себе непокорную и зачастую жестокую судьбу! Герои этой книги добились своей цели и поэтому могут с полным правом называться гениями спорта…

Андрей Юрьевич Хорошевский

Биографии и Мемуары / Документальное
100 знаменитых отечественных художников
100 знаменитых отечественных художников

«Люди, о которых идет речь в этой книге, видели мир не так, как другие. И говорили о нем без слов – цветом, образом, колоритом, выражая с помощью этих средств изобразительного искусства свои мысли, чувства, ощущения и переживания.Искусство знаменитых мастеров чрезвычайно напряженно, сложно, нередко противоречиво, а порой и драматично, как и само время, в которое они творили. Ведь различные события в истории человечества – глобальные общественные катаклизмы, революции, перевороты, мировые войны – изменяли представления о мире и человеке в нем, вызывали переоценку нравственных позиций и эстетических ценностей. Все это не могло не отразиться на путях развития изобразительного искусства ибо, как тонко подметил поэт М. Волошин, "художники – глаза человечества".В творчестве мастеров прошедших эпох – от Средневековья и Возрождения до наших дней – чередовалось, сменяя друг друга, немало художественных направлений. И авторы книги, отбирая перечень знаменитых художников, стремились показать представителей различных направлений и течений в искусстве. Каждое из них имеет право на жизнь, являясь выражением творческого поиска, экспериментов в области формы, сюжета, цветового, композиционного и пространственного решения произведений искусства…»

Илья Яковлевич Вагман , Мария Щербак

Биографии и Мемуары
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное