Война в толпе

ДМИТРО КОРЧИНСКИЙ В начале июня 1995 г. пожилой мужчина с короткой седой бородой, украшавшей благородное породистое лицо, прогуливался аллеей старого ботанического сада при Киевском университете. Внезапно он остановился и медленно опустился на землю. Его глаза помутнели, лицо побледнело. Это был сердечный приступ. Прохожие положили его на лавку. На ней он и умер. Это был патриарх Владимир (Василий Романюк). Я очень хорошо знал его. Когда-то, когда его еще не выбрали патриархом, мы ездили с ним в Ивано-франковскую область, в горные районы. Там была его родина. Он хотел вдохновить местных православных на усиление борьбы с греко-католиками. Еще в австрийские и польские времена, известные своим упрямством гуцулы, сохраняли православие. Греко-католикам удалось достичь существенных успехов уже в лишь девяностых годах. Я взял два десятка хлопцев. Мы объезжали села. В каждом мы собирали людей в клубах. Епископ Владимир выступал первым. Суть его речи всегда сводилась к одному: духовные центры украинского народа не могут быть ни в Москве, ни в Ватикане; необходимо составлять списки католиков и передавать нам, мы будем с них спрашивать, для чего они хотят продать неньку-Украину, кроме того, всем необходимо вступать в УНСО. После него выступал я и старался хоть немного успокоить перепуганных людей. Его проповеди в церквах сразу превращались в политические речи. Его вообще не столько интересовала вера, сколько борьба за веру. Это был наш человек. Он терпеть не мог поповщины и всего, что с нею связано, содомии и сребролюбия. Когда он умер, после него не осталось ничего, что можно было бы разделить, ни имущества, ни собственности, ни денег. На столике возле его кровати всегда валялось что-нибудь из книг мадам Блаватской или Гюрджиева. Библии я там не замечал. Еще он считал, что церковная служба слишком затянута. Он много сидел в тюрьме, сначала за бандпособничество, потом - за принадлежность к автокефалии. Его выбрали патриархом после смерти Мстислава. И вот он тоже был мертв и его следовало похоронить. Учитывая престиж церкви это нужно было сделать или в Лавре, или в Св. Софии. Власть возражала и предлагала место на Байковом кладбище. Этим она давала понять, что считает Владимира мирянином и не признает Киевский Патриархат за церковь. На совещаниях по поводу похорон я настаивал на самовольном захоронении в Софии. Мне казалось нецелесообразным атаковать Лавру. Ее нижняя часть принадлежала Московскому патриархату. Безусловно, могло бы возникнуть столкновение, что дало бы возможность ментам представлять свои действия как предотвращение межконфессионального конфликта. София не принадлежала никому, там был государственный музей, короче говоря конфликт показывался во всей чистоте как конфликт между церковью и безбожным государством. Центральной фигурой снова оказался Филарет. На последнем соборе он был выбран на удивительную должность заместителя патриарха. Киевский патриархат успел внести много нового в развитие православия. Этим он мне и нравился. Я предлагал Филарету поэксперементировать с альбигойством, но он не соглашался. Все клерикалы ужасные консерваторы. Настал день похорон. Гроб стоял во Владимирском соборе. Утром начали собираться люди. Подъезжали священники и верующие из других областей. Я собрал своих человек двести. В заалтарной части все время тусовались какие-то депутаты, епископы, пришел бывший президент Кравчук. Все предлагали разное. Филарету звонили из администрации президента, предлагали похоронить именно здесь, возле Владимирского собора. Ни президента, ни премьера в это время не было в Киеве. Они не хотели брать на себя никакой ответственности. На хозяйстве остался вице-премьер по каким-то экономическим вопросам Роман Шпек. Я взял кого-то из Епископов и поехал к нему в большое темное здание кабинета министров. - Клир и верные церкви настроены похоронить Святейшего в Святой Софии - сказал я, - Возьмете ли Вы на себя ответственность за приказ разогнать похоронную процессию? - В Софии невозможно никакое захоронение - ответил он, - мы предлагаем вам выбор: Байковое или Владимирский собор. - Вы берете на себя ответственность за бойню? - настаивал я. Он ответил что-то невнятное. Выходя от него, я понял, почему под эту ситуацию подставили именно его. Оно было такое никакое, что если бы что-то произошло, никому в голову не пришло бы требовать от него ответа. Он заведомо не способен был принять ни какого решения. Я возвратился в Собор. Там всем этим заранее испуганным придуркам удалось уговорить Филарета не идти на конфронтацию и согласиться на захоронение здесь. Только вынести тело для чего-то к памятнику Шевченко и там отслужить еще одну панихиду. Впрочем, настаивать и на этом решении ни Филарет ни синод не решались. "Нужно выносить тело" - сказал я и дал приказ хлопцам образовать живой коридор. Образовалась большая процессия и, когда мы вышли на Владимирскую улицу, то повернули к Софии, а не к Шевченко, и почти сразу же столкнулись с кордоном милиции. Они были одеты в шлемы и бронежилеты и прикрывались щитами. УНСОвцы перебежали в голову колонны и несколько минут готовились к прорыву. В качестве тарана были использованы секции металлического ограждения, которым, очень неосмотрительно, милиция пыталась укрепить свою оборону. Милиционеры отбивались резиновыми дубинками и густо поливали наши головы "черемухой". Наконец милиция была прорвана и толпа двинулась по Владимирской. Во время столкновения очень смело проявили себя священники из западно-украинских парафий. Свободно мы дошли к площади Богдана Хмельницкого и расположились перед колокольней Св. Софии. Ее ворота были заперты изнутри. За ними было несколько сот человек ОМОНа. Началась служба, запел хор. Я приказал хлопцам взять клириков и гроб в кольцо. Кто-то еще ездил в кабинет министров договариваться, кто-то звонил в администрацию президента - все было напрасно. Время от времени из-под ворот толпу протравливали газом, так что епископам пришлось служить панихиду, натянув на лицо платки. Я попросил принести ломы и лопаты, которые накануне были спрятаны в нескольких местах неподалеку от площади. Прямо в асфальте, под стенами колокольни, мы начали долбить могилу. Часа за два мы ее выкопали. Панихида все еще продолжалась. Было уже под вечер. Я заметил передвижение и суету в милицейских подразделениях. Я протиснулся к Филарету и сказал ему: "Прекращайте, нужно немедленно хоронить". Гроб на скорую руку заколотили и, когда стали опускать в могилу, милиция начала наступление. Слышали, как генерал, который руководил ее действиями отдал приказ: "Толпу бить, УНСОвцев калечить". Ворота растворились и оттуда двинули сотни ОМОНовцев - основное направление атаки было поддержано еще и с левого фланга вдоль стены. Нас всех хватило всего минуты на полторы сопротивления. В их головы полетели куски асфальта и камни из могилы. Отбивались лопатами, при этом героически себя проявил кое-кто со священников. Несколько человек руками засыпали могилу, пока их били по спинам резиновыми дубинками. Толпа побежала по площади. Милиционеры догоняли задних, сбивали на землю и долго топтали. Тех, кого им удавалось захватить, они затягивали в ворота и били там. Наконец, вся площадь была очищена от толпы и взята в кольцо милиции. Около сотни человек собралось в стороне. Чтобы ободрить их, я организовал небольшой митинг. Темнело. Вероятно, милицейское начальство не знало, что делать дальше. Или вытаскивать гроб из могилы, или оставить все как есть. В этот день они все время не успевали за изменениями ситуации. Им доносили, что Филарет и Синод колеблются, поэтому они не ожидали, что толпа решительно пойдет в прорыв. Они не могли вообразить, что могилу начнут долбить прямо под стенами колокольни, поэтому сначала считали своей основной задачей не пустить процессию на подворье Софии. Пока они согласовывали с Кабинетом Министров и администрацией, что делать в новых обстоятельствах, могила уже была вырыта. Пока они готовились к атаке, гроб опустили. Наконец, начальниками на горе было принято то решение, которое принимается всегда: оставить все, как есть. Милицию убрали с площади. В темноте мы подошли к могиле, досыпали ее и прослушали последнюю за этот день короткую службу. Филарет без посоха (его погнули в драке), растрепанный, держался молодцом. Я сказал всем нашим основным на всякий случай не ночевать дома, поскольку считал возможными аресты. Нескольких наших, которых захватили на площади, всю ночь истязали в Шевченковском райотделе. Интересно, что в издевательствах активное участие принимала женщина-следователь. Через два дня я встретился с министром внутренних дел. Его назначили незадолго до этого. Он не захотел разговаривать один на один и, входя в его кабинет, я увидел там, кроме него, кого-то из заместителей и какого-то "примусоренного" депутата, который начал первым: "Министр в отчаянии оттого, что случилось. Если Бы вы знали, какой это добросовестный человек! Перед вашим приходом мы уговаривали его не подавать в отставку". Глазами он приглашал меня присоединиться к этим уговорам. "На вашем месте, господин министр, - сказал я, я немедленно подал бы в отставку". "Будете на моем месте, тогда и подавайте!" взорвался он. Мы несколько минут порычали друг на друга, и я вышел, попытавшись хлопнуть дверью (она была массивная и это не очень удалось). Это был типичный омоновец с красной мордой. Все время, пока мы разговаривали, меня не оставляло ощущение, что он ждет минуты, пока я уйду, а тогда вытащит из-под стола каску, щит и дубинку, оденет это на себя и подбежит к зеркалу покрасоваться. На том дело в целом и завершилось. Выступая впоследствии на большом митинге над могилой патриарха, я говорил: "Первые дни после побоища на Софийской площади, власть боялась, что все, кому досталось по голове - депутаты, руководители партий, церковь - призовут народ к гражданскому неповиновению, к восстанию. Но от всех этих людей мы слышали только их старую мантру "сохранять спокойствие, не поддаваться на провокации". Когда завтра на площади будут насиловать их жен, они сохранят спокойствие и вы услышите от них тоже самое - "не поддаваться на провокации". И все же победа возможна. Нам дали по голове, однако патриарха похоронили там, где указал я, а не там, где хотел президент. Власть впервые столкнулась с организованным, упорным своеволием народа. Я хочу, чтобы впоследствии на этой могиле было написано: "Здесь лежит патриарх Владимир. Он сидел в тюрьме, служил в церкви, а день его похорон, стал днем его триумфа".