Война в толпе

Любое общество репрессивно. Не репрессии обеспечивают стабильность, стабильность сама отрезает головы высоким. Совершенная стабильность — на кладбище. Репрессивный аппарат Сталина был меньше брежневского, и на порядок меньше, чем сегодняшний. Десяток эсесовцев держали в подчинении многотысячные концентрационные лагеря. Заключенные сами поддерживали порядок в бараках, охраняли себя сами, надзирали на работах и добровольно шли в газовые камеры.

Так функционирует общество. Не электрические мельницы перемалывают кости репрессированным, а отчужденные формы.

В жилах культуры циркулирует кровь, которая вылилась из трупов адептов.

Мы и после победы останемся в подвалах. Раз в месяц мы будем делать набеги на Кабмин или на райпотребкооперацию, чтобы переворачивать там мебель, жечь бумаги, ставни, председателя нацбанка лицом к стене и строго спрашивать: «Почему ж ты сука, в танке не сгорел?»

Спильнота должна общаться с большинством через полюдье. Полюдье — единственно возможная форма налогообложения без посредничества бюрократии, без продуцирования отчужденных форм. «И не выручит нечестие нечестивца».

Мы будем украшать города не строениями, а руинами. Микеланджело учит нас уничтожать лишнее. Городские ансамбли выиграют, освободившись от новостроек.

Дмитро Корчинский

Полковник Боровец

Кто такой Менгисту Хайле Мириам?

— Старшина из роты зенитчиков.

Все прапорщики брезговали ходить в офицерскую столовую. Ели в солдатской за одним столом. Только Жанабаев и Кравцов из финчасти — умнейший мужик — питались в офицерской столовой и ходили в форме. Остальные матерые, звероподобные прапорщики, с лоснящимися небритыми щеками, заплывшими красными глазами (прапорщики тыла), в засаленных на пузе и на спине кителях в приплюснутых от сна фуражках. Их не допускали ни на какие смотры или проверки, оставляли сидеть дома.

На стадионе сдавали тактику. Проверяющий подал команду «ложись». Прапорщик Рязанцев, кличка «Борман», лег на спину, положил автомат на живот.

— Вы что не знаете, как выполняется команда «ложись».

— Я всегда так ложусь.

Все прапорщики заканчивали в Ленинске техникум связи, даже один таджик, он был начальником банно-прачечного комбината, продавал простыни. Едут на службу мотовозом, играют в кости на деньги, выигранное по копейке пускают на выпивку в Тюратаме, другой формы общения между собой они не признавали. Служба начиналась с рысканья, чтобы еще продать. Когда ничего нет, начинали склонять начальника вещевого склада продать танковую куртку, они шли за два литра спирта. Тут же находили покупателя и того, кто тайком запишет эту куртку на своего командира. Например, я, как командир роты, обнаруживаю, что не хватает 50 простыней или 70 шинелей. Мы пишем на лопуха-майора, начальника узла связи. Смотрим, когда сверка проводилась, если два месяца не проводилась, сосед на тебя навесит. Пишем на лопуха, 70 мне — 30 прапорщику. Когда майор переводился в Москву, на нем столько висело, ну не дали ему 2 оклада, сняли за нерадивость, он поплакал и в Москву не переведешь — это накликать на себя беду-проверку. Списали. Один из прапорщиков приспособился обкрадывать узбеков. У тех считалось престижным воровать танковые куртки, отсылать их на родину и там щеголять. Наш прапорщик похищал куртки из посылок. Подкладывал вместо них старые телогрейки и так отправлял. Продолжалось это года три, прежде чем узбеки очередного призыва раскусили трюк.

Прапорщик Стебунов проспал, опоздал на мотовоз. Нужно было добираться на попутных — 40 км. На дороге его догнал своей машиной командир части вместе с замполитом и начальником штаба

— Пьянь несусветная, приедешь в часть, я с тобой разберусь. Готовься на суд чести.