Война в толпе

«Десять лет войны минуют, как один взмах ресниц». Хо Ши Mин явно польстил женской части населения Вьетнама. В своих серых и темно-синих спецовках, с неизменными велосипедами аннамитки вызывали скорее сочувствие. Можно было наблюдать, как женщина идет на работу и везет в тачке совершенно здорового мужа. Пока она работает на рисовом поле, тот сидит где-нибудь в тенечке, а в перерывах она еще успевает поить его чаем. Вечером везет домой. Почему, спрашивается, не бросает? Мужика при всеобщем военном дефиците тут же подберет другая, более расторопная баба. Их эмансипированные соплеменницы в Южном Вьетнаме в это время щеголяли в пестром тайваньском и гонконгском тряпье, разъезжали на мотороллерах и были куда доступнее. Если верить американской пропаганде к 1972 г. распространение венерических заболеваний достигло 700 случаев на 1000 проституток. В годы войны с «вьетминем» сотрудницы общественной службы французской армии, призванные охранять нравственность экспедиционного корпуса, навещали всех «нга-ке призывного возраста» (туземок, годящихся в сожительницы) и проводили с ними беседы о нравственности. Только сенегальцы могли позволить себе увозить в Африку всех детей от разных мамаш, которыми они обзаводились во Вьетнаме. Единственной сферой, где неформальное общение полов было еще возможным, оставались общественные туалеты. Когда в Хайфоне, я впервые присел над знакомой с детства дыркой, вошла вьетнамка, поклонилась мне и пристроилась рядом. Я опрометью выскочил наружу, но никаких пояснительных надписей или знаков не обнаружил. Тогда во Вьетнаме не было принято разделять «места общего пользования» на мужские, женские и для начальства. То же самое наблюдалось и в Корее или в Китае. В суровые годы «культурной революции» даже расстегнутая пуговка на блузке могла послужить надежным указателем на род занятий владелицы блузки. Увы, подобный пароль для Вьетнама был мне неизвестен.

Тем не менее, во Вьетнаме я почувствовал себя человеком не только антропологически, когда с высоты моих ста шестидесяти пяти сантиметров был на голову выше всей базарной толпы, но и в финансовом отношении. Я получал в день восемь донгов, а бутылка «столичной» стоила четыре. Каждое утро к борту нашего теплохода на мотороллере подъезжал рассыльный — «ходя» из ресторана — и начинал пронзительно кричать:

— Товалися, у меня все есть!

Мотороллер был оборудован холодильником, так что водка и закуски приятно освежали даже в самую лютую жару.

Если верить очевидцам, Индия, когда я прел в Индокитае, выглядела как и во времена Афанасия Никитина — благословенной страной, истекающей молоком и медом. В Калькутте вечерами все население города высыпало на улицы и крыши домов, чтобы поспать, наслаждаясь ночной прохладой. Проехать по улицам было возможно только на велосипедах. В жару мясо на базарных лотках не гнило, а вялилось заживо, благодаря отсутствию насекомых и высокой температуре воздуха, которую эти самые насекомые не выносили. Очевидцы при этом имели наглость утверждать, что во Вьетнаме так же нет комаров. Да и купить в Индии, по сравнению с Вьетнамом, было что. Известен старый анекдот: как-то, в годы товарного голода Индира Ганди, находясь с визитом в Москве, обратила внимание на толпу у одного из магазинов. Переводчик, не долго думая, брякнул правду:

— Босоножки выбросили.

— У нас такие тоже выбрасывают, — ответила Индира.

Низкие цены индийских базаров сыграли с моим приятелем злую шутку. Уезжая, он накупил штук семь костюмов. Они выглядели вполне прилично, но, попав под дождь, подобно Туринской плащанице покрывались синими пятнами по контуру тела и начинали издавать приторный запах благовоний. Это была погребальная одежда.