Война в толпе

Весной 1993 г. нам в руки попал отчет командованию Черноморского флота командира группы кораблей, которые выполняли боевое задание на рейде Гудауты. Они закачивали на берег горючее для абхазской бронетехники через импровизированный терминал, обстреливали грузинские самолеты и тому подобное. Пикантность ситуации состояла в том, что Черноморский флот формально пребывал под совместным украинско-российским командованием. Я, конечно, не упустил возможности поставить в неудобное положение украинскую власть, опубликовав эти документы. Я считал, что Украина должна поддерживать Грузию. Для того, чтобы не иметь фронта в Крыму, мы должны постоянно поддерживать фронт на Кавказе.

Однако, сначала мы сконтактировали с абхазами. Они сами вышли на нас. Я послал кого-то со своих посмотреть ситуацию в Гудауте. Выяснилось, что они больше заинтересованны в политической поддержке, чем в добровольцах. Хотя все наши знакомые по Приднестровью воевали за абхазов, я решил выйти на контакты с киевскими грузинами. Это было нетрудно, поскольку наш политреферент Дядя Толя давно и беспорядочно мутил с кавказцами.

Это был очень колоритный экземпляр. Первый раз его арестовали в конце пятидесятых годов во время поездки на Кавказ. Ему было девятнадцать. Сибирские зоны тогда были огромных размеров — десятки тысяч заключенных, среди которых хватало буйного элемента: бандеровцев, власовцев, прибалтов. Через полгода на зоне, куда он попал, началась забастовка. Председателем забастовочного комитета старшие товарищи выдвинули Толика (решили подставить как самого молодого). Забастовку подавили при помощи танков. Хлопца при этом сильно покалечили. Одно время он вообще не ходил, впоследствии передвигался на костылях. Он пережил несколько лет крытой, принудительное кормление во время продолжительных голодовок. Через десять лет он освободился, но ненадолго. 22 мая 1972 г. на ступеньках возле памятника Шевченко в Киеве он прочитал собственный стих, после чего его снова арестовали. В этот раза большую часть времени он провел в психиатрических больницах. Всего отсидел двадцать три года.

Дядя Толя носил пропеченное солнцем татарковатое лицо, седую бороду и длинные волосы и, если бы не излишек суетности в узеньких глазках, был бы похож на даоского монаха. Питался кофе и сигаретным дымом. За три дня он превращал новый костюм в тряпку. Способен был говорить часами и ненавидел слушать других, но тем не менее владел даром общения и необходимой для мошенника способностью вселять доверие. Его можно было выбросить из самолета в какой-нибудь незнакомой стране без денег и документов и через два дня увидеть его в кабинетах министров и президентов. Находилось все: машины, квартиры, окна на границах, эфирное время на телевидении. Через неделю его уже знали все и он знал всех. Он мгновенно разбирался в ситуации и уже сам объяснял ее аборигенам, поучал и разводил с невероятным апломбом. Но вторично его нельзя было пускать на то же пастбище. Он слишком быстро успевал все вытоптать, залгаться и испортить своей патологической безответственностью. Он был из тех, кто сжигает лес только для того, чтобы прикурить сигарету. Люди отягощенные значительным тюремным опытом, как правило, имеют склонность собирать вокруг себя редкостную сволочь и таскать ее за собою. Какие-то, очень уж потасканные курвы, вороватые мужички, мутнячки, червячки. В конце концов — мы.

В конце весны я попросил дядю Толю собрать знакомых грузин в помещении одной быстробанкрутирующей фирмы, которая снимала комнаты в Киевском доме офицеров. После длительного разговора они согласились финансировать отправку людей на абхазскую войну.

Постмодернизм — это смесь. Это уничтожение расстояний и времени. В Нюрнберге судят Валленштайна. Он сидит между Герингом и Линкольном. Эмпедокл является учеником Декарта. По идее, постмодернизм — это ситуация переполненности. А на деле — пустота. В конце столетия произошло не увеличение поинформированности, а увеличение числа хромосом. Дауны делают телевидение. Дауны им наслаждаются.