Война в толпе

Первый, кого я увидел, когда мы, наконец, прибыли в расположение батальона, был отец Роман — наш капеллан. Он был страшно перепуган предыдущими событиями и это читалось в его глазах. Из-под рясы виднелись зеленые штаны его «афганки», а в карманах он носил по гранате.

— Епископ абхазский, — сказал он, — предложил мне служить вместе с ним. Поверьте, это очень важно. Но если вы прикажете, я буду и дальше пребывать вместе с хлопцами.

Я мог бы приказать, но тогда бы он умер от страха.

— Хорошо, — сказал я, — два раза в неделю вы будете докладывать командиру подразделения.

Я выслушал доклад Устима. Правая рука у него была на перевязи. Пулеметная пуля пробила ему предплечье. Хлопцы уже успели отойти от напряжения последних дней и наслаждались отдыхом. Я поклонился двум цинковым гробам (их должны были сегодня хоронить) и посетил раненых в госпитале. Затем я представил бойцам (и уже бывшим в боях, и прибывшим со мной) нового командира. Ему не повезло. Через неделю, в первом же бою он был ранен осколком минометной мины и мне пришлось назначать следующего.

Вечером были устроены поминки по павшим товарищам, по грузинам и нашим. Двое наших бойцов позволили себе выпить на полстакана виноградного вина больше, чем было указано. Тут же, перед строем, каждому всыпали по десять палок. Это наказание называлось «буки». Название сохранилось со времен УПА. В Карпатах растет бук и именно буковыми палками поддерживали дисциплину в сороковых годах. Здесь, в Абхазии, били бамбуком. Наказание должно быть произведено так, чтобы причинить боль, но не быть унизительным. Били всегда перед строем, который находился в положении «смирно», демонстрируя уважение воле командира. После всего провинившийся должен был поблагодарить экзекутора.

После экзекуции я сказал бойцам: «Ваш новый командир, как и пан Устим, имеет право назначить физические наказания и даже расстреливать за дисциплинарные нарушения, потому что, если хоть один из вас будет ранен или убит вследствие того, что командир не смог поддержать дисциплину, я расстреляю командира».

Я не бывал в Сухуми до войны, но сейчас город мне понравился. Разрушения и запустение облагораживают лица городов. Разгар сезона. Я иногда выходил на пляж. Километр налево и километр направо ни одной живой души. Лишь кое-где воронки от взрывов. Светило солнце и море было ласковым. Я кидал в воду пластиковые бутылки и стрелял по ним, а после купался.

Война обладает терапевтическим действием. Болезни не выдерживают присутствия смерти. Тот, кто не бывает убит или ранен, возвращается с войны новым человеком. К оружию привыкаешь очень быстро. Привыкаешь к острому восприятию жизни. Ты возвращаешься из пограничья, ты поднимаешь руку, чтобы остановить машину, а она проезжает мимо. Удивленный, ты машинально тянешь руку туда, где должен быть автомат, а его там нет. И черная тень набегает на твою душу. Сталкиваясь с житейскими ситуациями, ты не сразу приучаешься думать не о прицельной планке, а о присутствии прокуратуры.

Свобода — это абстрактный принцип, который может овеществляться только в одной форме — в форме войны.

Как-то я выехал из Сухуми на дорогу, которая вела на Шрому. Грузины надеялись осуществить еще одно наступление и накапливали людей. Слева над дорогой нависала гора, справа был обрыв. Дорога обстреливалась «Градом». Снаряды падали в обрыв, а бойцы прижимались к склону горы, прячась от осколков. Здесь же была машина связи и грузинский полковник (как я узнал позже, он был полковником еще советской армии). Я подошел к нему и сказал: «Видите вон ту гору? На месте россиян, я втянул бы туда миномет и накрыл бы всех вас. Давайте, я пошлю туда несколько человек, чтобы заняли высоту». «Не нужно, — сказал он. — Там такая тропинка, что ничего невозможно втянуть». «Тогда, как знаете» — сказал я и уехал. На следующий день русские втянули туда миномет и первой же миною накрыли машину связи вместе с полковником.

Большинство офицеров проявили себя плохо в локальных войнах. Их можно было использовать только как военспецов: отремонтировать БМП, научить личный состав корректировать минометный огонь и тому подобное. Среди грузин я видел только одного способного военачальника — заместителя министра обороны Гию Вашахидзе (сержант советской армии). Он хорошо, по-деловому организовал оборону Очамчири. Там была российская база подводных лодок, которая сыграла определенную роль во время высадки в начале лета российского десанта. Гия расположил батарею из нескольких орудий метрах в ста от базы и сообщил ее начальству, что в случае повтора десанта, бомбардировки Очамчири и тому подобное, огонь будет вестись не по кораблям, а прямо по базе. С тех пор он не имел неприятностей.