Война в тылу врага

Я шел один, небритый и, наверно, страшный, шел как во сне, заплетающимися ногами. Моя хорьковая тужурка, невиданная в этих местах, указывала на то, что я издалека, а плащ-палатка выдавала мою принадлежность к Красной Армии. При виде меня взрослые бросали работу, а дети — игру и шли за мной в отдалении. Я остановился, спросил еще раз, нет ли поблизости немцев или полиции, и несколько голосов наперебой ответили мне, что немцев ближе чем за шесть километров нет. Тогда я попросил вызвать председателя колхоза. Меня позвали в хату, усадили за стол. Принесли горячие щи, молоко. Народ толпился у двери, молча рассматривая меня. Все было, как в тумане. Я ел охотно, но вкуса пищи не ощущал. Потом, когда любопытные оставили меня в покое, я стал переобуваться. Видел — ноги потерты до пузырей, а боли не чувствовал.

Вошел председатель колхоза, мужчина лет сорока пяти, гладкий, с аккуратно подстриженной бородкой. Из-за его спины выступил высокий и стройный человек лет тридцати восьми, с красивым, чисто выбритым лицом и, прежде чем я начал разговор, сделал мне предостерегающий знак. Я понял и заговорил о вещах незначительных. Вскоре председатель вышел, и мы остались в хате вдвоем с высоким мужчиной. Он назвался Соломоновым и спросил: «А вы не из тех ли парашютистов, что своего командира ищут?» Обманывать не было смысла, — гестаповцы все равно узнали бы, что кто-то из десантников побывал в этой деревне. И я подтвердил предположение Соломонова, в котором почувствовал своего человека, а он, расспросив меня подробно, сообщил мне, что оставлен белорусским ЦК партии в этом районе на подпольную работу.

Это был политически подготовленный товарищ, но у него пока не хватало опыта, а может быть, и решительности. Мне бросилось в глаза различие и сходство между Соломоновым и лесником. Им обоим был нужен практический успех, который бы окрылил их.

Теперь я был не один и мог рассчитывать на помощь. В утомленном мозгу настойчиво билась мысль: «Десантники где-то ждут моей помощи», Мне хотелось поскорее добраться до места сбора на озере Домжарицкое, Соломонов предложил мне связаться с депутатом Верховного Совета БССР товарищем Попковым, дал его адрес. Но деревня, в которой жил Попков, по рассказам Соломонова, была та самая, в которую от меня ускакал незнакомый человек на хорошей лошади. Возвращаться туда нужны физические силы и отдохнувший мозг, а впереди крупный населенный пункт — местечко Лукомль. В этот день из него выехали немцы. Обычно же в Лукомле мост через реку Лукомку охраняется, объехать его негде. Поэтому я, не теряя времени, решил пробираться к озеру.

Выехать удалось только часов в одиннадцать вечера. Лошадью правил молодой белорус. Тряска телеги укачивала меня, и я всю дорогу с трудом преодолевал дремоту. До лукомльекого моста я еще кое-как держался, а когда проехали его, то сразу, сидя, погрузился в сон. Внезапно из темноты возникли сараи, и телега затарахтела вдоль спящей улицы. Казалось мне, по характеру тишины можно определить, есть ли а деревне оккупанты. При гитлеровцах люди не могли спать спокойно, и тишина в этом случае должна быть лишь искусственной, Здесь же была тишина настоящая, и я успокоился.

Какой-то человек вынырнул из темноты, возчик о чем-то тихо его спросил. Человек указал рукой в сторону, а сам прошел близко около телеги, вглядываясь в меня. Но по каким-то неуловимым признакам мне было понятно, что на этот раз меня осматривает наш, советский человек, От этих мыслей становилось легче на душе и теплее. Телега остановилась, и возчик постучал кнутовищем в окно хаты. На крыльце появилась высокая фигура хозяина.

— Заходите.

Мы вошли в чистую горницу. Хозяин, мужчина лет сорока, с энергичным сухим лицом и открытым взглядом сразу мне понравился.

— Вы кто же будете? — спросил я.

— Председатель колхоза. Зайцев моя фамилия.

— Что же, гитлеровцы вас не отстранили, выходит — доверяют вам?

Зайцев пожал плечами.

— На оккупантов работаете?

— Выходит, что так, — он покосился на мой маузер и, вздохнув, замолчал.

— И совесть позволяет?

— Совесть? На это я вам вот что скажу. — Зайцев повернулся ко мне и заговорил, все больше оживляясь: — Вот вы приходите и меня спрашиваете, как да что. А ведь я не знаю, кто вы, свой или чужой? И хорошо еще — усовестить стараетесь. А другой, очень просто, и пристрелить может как предателя. Не обидно за дело погибнуть, а за напрасно смерть принимать неохота Так вот перед каждым вооруженным человеком и объясняешься. И рад бы помочь своим людям, да как? Вот в чем вопрос. — Он еще раз пристально посмотрел мне в лицо и, помолчав, продолжал — Меня уже и в гестапо таскали. Донес тут один прохвост. В прошлом я его под суд сдавал за расхищение колхозного добра.

— Ну и как?

— А известно как — расстрелять хотели, плетей всыпали: ты, мол, большевик.

— Обошлось, значит?

— Обошлось, да не очень. Подписку пришлось дать.

— А как же дальше намерены поступать?

— А так же, как и раньше. Вот вам помогать надо? Надо. Вы куда, в Ляховичи? Нельзя вам туда — в Ляховичах гитлеровцы вчера расположились.