Война в XXI веке

Во-вторых, мы должны указать на особое отношение западных обществ к войне в это время, которое американский военный и политический эксперт Эдвард Люттвак назвал постгероической эпохой. Мы указали ранее, что «придуманное» Гоббсом государство выступало в роли поставщика охранных услуг. Гарантируя безопасность, оно в критические моменты получало право использовать население в качестве инструмента разрешения конфликтов. Правительство вело войны по своему усмотрению, набирая солдат и взимая военные налоги. Как пишет Люттвак: «…до сих пор по умолчанию предполагалось, что статус великой державы подразумевает готовность применять силу всякий раз, когда это выгодно, спокойно принимая при этом боевые потери – конечно, до тех пор, пока их численность будет пропорциональна масштабам завоеваний»[84].

Но в современном западном мире государство выступает не просто как гарант безопасности – с ним связываются представления о благополучной жизни, в которой нет места насилию, страданиям и рискам проиграть войну. Британский историк и исследователь войны, Майкл Ховард, сравнивает современное государство с корпорацией, которая обязана выплачивать дивиденды своим акционерам[85]. Призывы к войне без действительно веских причин, по каким-то туманным идеологическим основаниям уже больше не воспринимаются столь безропотно и не поддерживаются, как это могло быть ещё сто лет назад. Гегелевское обоснование значимости войны как средства поддержания жизненных сил и здоровья государства утрачивает свою объяснительную силу. Подготовка общественного мнения к принятию войны требует значительных усилий. Можно вспомнить долгую кампанию по обоснованию необходимости нанесения удара по Ираку в 2003 г. Неудивительно, что всё чаще войну пытаются представить не как крупномасштабный вооруженный конфликт, а как охранительную операцию. Отсюда и многообразие новых именований для различных форм военных действий: контртеррористическая операция, операция по принуждению к миру или по поддержанию мира, гуманитарная интервенция, полицейская акция. Обыватель, привыкший к спокойной, умиротворённой жизни, представляющий систему, «которая существует за счет исключения смерти и идеалом которой является нулевая смерть»[86], в меньшей степени заинтересован в том, чтобы отправиться на военную службу и подвергнуться риску получить ранение или быть убитым. Постепенный уход в прошлое массовых армий, основанных на всеобщем призыве, тому подтверждение. Вместо рекрута и призывника основной боевой единицей становится профессиональный солдат-контрактник, принимающий опасности, на которые идёт, или боец частной военной компании. Но даже в этих условиях нулевая смертность понимается как важнейший ориентир при планировании боевых операций. Так, часто приводятся в пример события 3–4 октября 1993 г., когда потеря в одном бою во время сражения в Могадишо 18 американских солдат (казалось бы несопоставимые жертвы с уровнем дневных потерь во Второй мировой войне или Вьетнамской войне), вынудила правительство США покинуть Сомали, а также почти на десятилетие отказаться от сухопутных военных операций.

Согласно Люттваку, наступление постгероической эпохи означает конец проекта «великой державы», готовой применить военную силу для отстаивания своих интересов и ради этого свободно распоряжавшейся жизнями своих граждан. Причём связывает эти процессы американский теоретик не с особенностями политического развития стран запада, а с демографическими факторами: в постиндустриальных обществах размер семьи резко сократился, поэтому потеря единственного ребёнка воспринимается гораздо острее, нежели потеря одного сына из четырёх-шести, как это было в доиндустриальную и индустриальную эпохи. В результате оказывается, что гражданское общество в бывших великих державах (Россия, США, Великобритания, Франция, Германия) «настолько не переносит жертв, что в действительности демилитаризовано или близко к этому»[87]. Херфрид Мюнклер, который не упоминает Люттвака в своём исследовании постгероической эпохи, сходится с ним во мнении относительно роли демографического фактора. Но он также обращает внимание на значение религиозного идеализма, отличающего героические общества от постгероических и нередко способствующего эскалации насилия за счёт ресурсов, позволяющих обосновать значимость жертвенности[88].

Таким образом, постгероизм следует понимать не как глобальный феномен, но как доминирующий способ восприятия войны в западном мире. Совмещение демографических факторов и особенностей духовного развития не позволяет относиться к войне и связанным с ней жертвам и потерям так же просто, как в прошлом. Но при этом с постгероическими обществами сосуществуют героические, в большей степени готовые к насилию и иначе относящиеся к смерти. Соответственно, вооружённые конфликты нашего времени следует рассматривать, имея в виду эту оппозицию героических и постгероических обществ и их взаимное влияние и столкновение.