Война в Зазеркалье

И теперь день за днем Лейсер и Джонсон просиживали за маленьким столиком в спальне, выстукивая сообщения. Иногда Джонсон на ночь глядя уезжал в микроавтобусе, оставляя Лейсера в спальне, и они до рассвета обменивались радиограммами. Или Лейсер уезжал с Эвери – одного его по-прежнему не отпускали, – и из временно снятого домика в Фэйрфорде они отправляли и принимали открытым текстом зашифрованные тривиальности, которые легко было принять за проделки радиолюбителей. В Лейсере произошла заметная перемена. Он стал нервным и раздражительным и постоянно жаловался Холдейну на сложности с передачами на разных частотах, на необходимость постоянной перенастройки передатчика и крайне ограниченные промежутки времени. Его отношения с Джонсоном оставались напряженными. Джонсон прибыл последним, и Лейсер усвоил манеру обращаться с ним как с посторонним, делая все, чтобы не допустить его полноценным членом в узкую группу, которая, по его мнению, изначально сформировалась и состояла из Эвери, Холдейна и его самого.

Однажды за завтраком разыгралась совершенно абсурдная сцена. Лейсер снял крышку с банки, заглянул в нее и, повернувшись к Эвери, спросил:

– Это что, варенье?

Джонсон с ножом в одной руке и бутербродом в другой перегнулся через стол.

– В Англии так не говорят, Фред. Мы называем это джемом.

– Да ладно, варенье или джем, какая разница?

– Нет, это джем, – повторил Джонсон. – Англичане не употребляют слово варенье.

Лейсер тщательно закрыл банку, побледнев от злости.

– Не тебе учить меня, как говорить!

Холдейн резко вскинул взгляд от своей газеты.

– Угомонись, Джонсон. Варенье тоже годится. В нашем словаре есть и такое слово.

Вот только сами манеры Лейсера говорили о его иностранном происхождении. Его вежливость часто напоминала вежливость слуги, да и ссоры с Джонсоном не свидетельствовали о хорошем английском воспитании.

Но даже несмотря на мелкие происшествия, эти двое, как любые два человека, занятые общим делом, тоже постепенно стали жить одной надеждой, делить радости и огорчения. Депрессия одного передавалась другому. Если занятие проходило успешно, они являлись за стол в отменном расположении духа. И тогда начинали обмениваться понятными только им двоим ремарками о состоянии ионосферы, о зависимости частот от расстояний или о необычных показаниях приборов во время очередного сеанса. Если все шло плохо, они разговаривали мало или вообще отмалчивались, и в таких случаях все, кроме Холдейна, торопились поскорее покончить с унылой трапезой. По временам Лейсер просил у Холдейна разрешения отправиться с Эвери на прогулку, но тот неизменно качал головой и говорил, что на это нет времени. Эвери чувствовал себя виноватым, как неверный любовник, но даже не пытался помочь.

Когда очередные две недели уже подходили к концу, дом «Майская мушка» стал принимать других посетителей – разного рода специалистов из Лондона. К ним наведался инструктор-фотограф – высокий мужчина с бесцветными глазами, – который продемонстрировал навыки обращения с миниатюрной камерой, имевшей тем не менее сменную оптику. Потом нанес визит доктор, добродушный и совершенно лишенный любопытства человек, и несколько минут прослушивал Лейсеру сердце. Оказалось, что на медицинском осмотре настояло министерство финансов, поскольку возник вопрос о возможной выплате денежной компенсации в случае летального исхода. Лейсер со смехом сказал, что у него нет родственников, которые могут потребовать компенсацию, но пожелание финансистов все равно было удовлетворено.

По мере того как вокруг происходила вся эта суета, Лейсер действительно полюбил везде ходить с оружием. Эвери вручил ему пистолет сразу после его возвращения из увольнительной. Ему нравилась кобура, крепившаяся к плечу: покрой пиджаков превосходно скрывал ее от посторонних глаз. Порой под конец долгого дня он доставал оружие и ощупывал его, заглядывал в ствол, поднимал и опускал, как делал когда-то в тире.

– Богом клянусь, нет пистолета лучше этого, – повторял он. – Взять хотя бы размеры. На континенте не делают ничего подобного. А что до женских пистолетиков, то они похожи на женские автомобили. Прислушайся к моему мнению, Джон, ничто не сравнится с три-восемь.

– Теперь их называют девятимиллиметровыми, – всякий раз педантично напоминал Эвери.