Война во время мира: Военизированные конфликты после Первой мировой войны. 1917–1923

Иными словами, принципиальный элемент заключался здесь не в идеологии или дискурсивном повороте «демократии» от практик к народу, а в неспособности коалиционного режима к эффективному функционированию, явственно возраставшей даже после того, как в июле власть оказалась в руках у социалистов. В глазах многих представителей правых кругов, выступавших против общенациональных выборов, правительство утратило легитимность, поскольку неправомочно покушалось на полномочия, до сих пор формально принадлежавшие Государственной думе с ее законами. Другие считали, что легитимность правительству могли дать только мандат, полученный от всенародно избранного учредительного собрания, и конституция. Однако в широчайших слоях населения легитимность в первую очередь связывалась просто со способностью хоть что-то сделать, о чем свидетельствовали речи, протесты и почти непрерывный процесс выборов в местные комитеты, советы и думы. Если режим и советы не могли в своем текущем виде и своими методами обеспечить адекватное решение одолевавших Россию проблем, то вполне «законной» становилась их замена другими властями.

Таким образом, революционное Российское государство невольно становилось идеальным инкубатором массового насилия, носившего военизированный характер именно в том смысле, в каком это понятие сформулировали Роберт Герварт и Джон Хорн, называвшие военизированными такие «военные или квазивоенные организации и практики, которые либо дополняли, либо подменяли собой действия традиционных военных структур». Чем больше усугублялось экономическое положение в России и чем более неэффективными выглядели попытки революционного государства обеспечить народное благосостояние, тем увереннее демократические практики вели к радикализации всевозможных местных комитетов. Отряды Красной гвардии, в большом количестве возникавшие летом и осенью, особенно после Корниловского мятежа, были намного лучше вооружены, чем дисциплинированы. Банды голодных дезертиров, порой насчитывавшие до 6 тысяч человек, все сильнее терроризировали деревню, ожесточая своих бывших товарищей-крестьян^{67}. К октябрю, когда экономическая ситуация безнадежно ухудшилась, более 8 тысяч государственных гравировщиков выпускали примерно по 30 миллионов новых бумажных рублей в день, однако и этого государству не хватало для необходимых закупок и выплаты жалованья. И социалисты, и либералы из числа должностных лиц сходились на том, что коалиционный режим грядущей зимой едва ли сумеет обеспечить потребности горожан, даже если будет в состоянии прибегать к силе^{68}.

В ретроспективе представляется, что непреднамеренные последствия этих событий были абсолютно предсказуемыми и столь же неизбежными. И для должностных лиц государства, и для лидеров советов взять на себя формальную либо же неформальную ответственность за решение неразрешимых проблем как на местном, так и на национальном уровне означало — в случае ухудшения ситуации — подвергнуться нападкам и новым обвинениям в «предательстве», находившим выражение во все более радикальных заявлениях и действиях комитетов.

Представители местных комитетов по снабжению продовольствием сталкивались с неприкрытым насилием; известны случаи, когда их водили по улицам провинциальных городов с руками, связанными за спиной. По мере того как забастовки все чаще приводили к локаутам и закрытию предприятий, а не к повышению зарплаты, постановления комитетов о захвате предприятий как «решении» проблемы сохранения производства и выплаты зарплаты становились все более «легитимными» и распространенными. К осени протесты «в рамках закона» в условиях слабо функционирующей демократической системы исчерпали лимит своей эффективности^{69}.

Вполне понятно, что в ходе данного процесса основанием для политической легитимности любой власти стала оценка ее функциональности, а преданность относительно сложным и разноречивым понятиям законности и конституционности сменилась примитивными и не менее разноречивыми обещаниями принятия действенных мер, включая и силовые. До того момента, как сами большевики, приведенные в октябре к власти своими собственными «военно-революционными комитетами», взяли на себя ответственность за решение этих проблем, идеология попирала обстоятельства только как обещание перемен к лучшему, а не как формализованная система власти. Такие лозунги, как «Вся власть советам!» и «Хлеба, земли и мира!», были созвучны чувству страха, лишений и неуверенности, отвечая народным требованиям, но не представляли собой систему правления. То же самое можно сказать о лозунгах «Все на защиту Учредительного собрания!» и «За Россию, единую и неделимую!», под которыми начиналось сплочение антибольшевистского центра и правых сил. Отражавшиеся во всех этих призывах неосуществимые надежды создавали условия, определившие особенности русского насилия в последовавшие ужасные годы Гражданской войны. 

IV. Послеоктябрьская эскалация: «Жизнь в катастрофе»