Война во время мира: Военизированные конфликты после Первой мировой войны. 1917–1923

Было бы заманчиво возводить корни насилия, сопровождавшего сталинскую коллективизацию сельского хозяйства, к эпохе Гражданской войны — тем более что многие большевистские активисты и председатели колхозов были ветеранами Красной армии. Тем не менее коллективизация представляла собой очевидный пример государственного, централизованно осуществлявшегося насилия, основанного на советской идеологии и отличавшегося двойной целью — ликвидировать частную собственность на землю и уничтожить кулаков, объявленных классовыми врагами. Это насилие было связано с событиями предыдущего десятилетия лишь в той степени, в какой вся политическая культура большевистского режима сформировалась под влиянием Гражданской войны, на что нередко указывают исследователи сталинизма^{454}. Возможно, в большей степени с военизированным насилием Гражданской войны была связана подпольная Организация украинских националистов (ОУН), действовавшая в западных украинских областях, входивших в состав Польши. Членами ОУН по большей части были ветераны Первой мировой-войны, обычно также являвшиеся ветеранами войны украино-польской и нередко участниками борьбы с большевиками в Центральной Украине. Врожденное сходство ОУН с прочими правыми военизированными организациями межвоенной Европы подчеркивалось свойственными этой организации культурой поражения, вирулентным национализмом и готовностью к применению силы.

VIII. Томас Балкелис ГРАЖДАНЕ СТАНОВЯТСЯ СОЛДАТАМИ: ВОЕНИЗИРОВАННЫЕ ДВИЖЕНИЯ В ПРИБАЛТИКЕ ПОСЛЕ ПЕРВОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ

Введение: Война, военизированные движения и национальное строительство в Прибалтийских государствах

После Первой мировой войны Литва, Латвия, Эстония, Финляндия и Польша превратились в классические постимперские «зоны дробления». В течение 1918–1920 годов северо-западные приграничные территории бывшей Российской империи захлестнула новая волна кровопролитных боевых действий. Красные, белые, немцы, литовцы, латыши, эстонцы, финны и поляки сражались друг с другом, проявляя свирепость, зачастую достигавшую уровня ожесточенности 1914–1915 годов. В противоположность Первой мировой войне это послевоенное насилие отличалось менее значительными масштабами, иррегулярным характером и непостоянством. Но при этом для него была характерна более заметная идеологическая и этническая мотивированность, а также более пестрый состав участников, в число которых входили не только традиционные армии, но также гражданские отряды самообороны, партизаны и добровольческие военизированные формирования. Различные националистические и контрреволюционные течения противостояли друг другу и большевистскому революционному проекту, и все они претендовали на те или иные части данного региона с целью установления на них «нового строя». Некоторым западным наблюдателям, в том числе таким заметным, как Уинстон Черчилль, эти жестокие схватки представлялись не более чем «войнами пигмеев», однако не следует недооценивать их значения для местных жителей^{455}. Вообще, одной из уникальных черт этого региона является то, что, в отличие от Западной Европы, память о Первой мировой войне здесь полностью отошла в тень воспоминаний об этом послевоенном конфликте, наследие которого продолжает жить в местной националистической мифологии и в современной политике^{456}.

По мере того как поспешно формировались новые армии, состоявшие из ветеранов прежних имперских войск и новобранцев, различие между «военизированными» и «военными» организациями становилось все более расплывчатым. Послевоенные годы стали «золотой эрой» военизированных движений, возникавших как по всей Центральной и Восточной Европе, так и в других регионах^{457}. Важную роль в этом послевоенном конфликте наряду с традиционными национальными, революционными и контрреволюционными армиями играли различные военизированные формирования. В новых государствах — Литве, Латвии и Эстонии — военизированные отряды включали красных и «зеленых» партизан, немецких и белых русских добровольцев, а также польское, литовское, латвийское и эстонское ополчение.