Война всех против всех

— Весь лагерь уже говорит о том, что Лаэлия испортила тебе шкуру сегодня ночью, и обсуждает тот факт, что ты все равно сумел ее трахнуть.

— От людей все равно ничего не скрыть, — пожаловался я. — Ладно, давайте скорее выдвигаться в погоню, мы и так потеряли много времени.

Затем я снова забылся тяжким сном и проснулся уже в повозке, куда меня поместили, поскольку я не мог стоять на своих ногах. Несмотря на то, что это была императорская повозка и на колесах были надеты рессоры, я все равно ощущал жуткую тряску, от которой мои раны загорелись огнем.

Вокруг стояли скалы, и вместо дороги только подобие широкой толпы, по которой водил скот. И спереди и сзади шли люди, а именно остготы. Они очень странно посматривали на меня, как мне показалось. Или это уже мнительность из-за болезни, вызванной ранами?

Неподалеку шла центурия под командованием вестгота Аскалька, а позади повозки на конях ехали Лаэлия и Родерик. Девушка тревожно поглядывала на меня, а когда заметила, что я очнулся, радостно улыбнулась. Потом огляделась по сторонам и послала мне тайный поцелуй. Я улыбнулся в ответ, затем поискал Донатину.

Вскоре он подъехал, весь недовольный, будто съел ежа и до сих пор не сходил в туалет.

— От Евсения есть новости? — спросил я, морщась от тряски, потому что моя голова раскалывалась от боли, а из ран снова пошла кровь.

Донатина кивнул.

— Приезжал гонец. Он сказал, что Евсений преследует дядю почти по пятам и ждет, пока мы нагоним его. Обычными силами не справиться, у твоего дяди около двухсот воинов, надо привести, по меньшей мере, вдвое больше.

— Вот проклятье, мы сейчас уже должны были ехать обратно в город с казной, — простонал я. — Где архиатр, он может как-нибудь облегчить мне эту боль? Я сейчас рассыплюсь на кусочки, кто-нибудь сможет собрать меня после этого?

— Если ты передашь кому-нибудь командование, например, Лакоме, мы сможем отправиться туда четыремя центуриями и попробуем поймать твоего дядю, император, — предложил Донатина. — А ты пока поезжай потихоньку, чтобы не страдать от ран и высокой скорости. Вы вообще можете остановиться лагерем и дать нашего возвращения.

— Да, наверное, так и сделаем, — сказал я. — А вы не сбежите с казной? Такие деньги отличный куш для наших бывших разбойников.

— Обижаешь, император, — покачал головой бывший священнослужитель. — Меня интересует процветание нашей империи, а не деньги, ты об этом прекрасно знаешь. И я постараюсь проследить, чтобы твоя казна не пропала.

— Извини, дружище, видимо, моя голова совсем не работает из-за ран, — простонал я. — Давайте, действуйте и поймайте уже этого Павла, наконец. Кстати, где Парсаний, куда пропал этот мерзавец?

Донатина нахмурился.

— Меня и самого беспокоит молчание этого паскуденыша. Куда он мог исчезнуть, уже со вчерашнего дня вестей нет?

Мы поговорили еще с полчаса и обсудили дальнейшие детали плана. Я то и дело морщился от боли, а потом и вовсе впал в беспамятство. Очнулся я уже под вечер, когда вокруг стало темно, на небе высыпали крупные звезды, а неподалеку шумел ручей.

Темнота и звезды виднелись мне через полог шатра, широко открытый, чтобы ко мне заходил свежий воздух. Рядом с клиникой, на которой я лежал, стоял столик, но сейчас он пустовал. На поверхности сиротливо стоял кувшин, но никаких бокалов рядом.

Мы уже опять остановились лагерем и я находился в своей табернакуле, походной палатке для офицеров. За стенами палатки слышались разговоры и громкий смех воинов, а также треск дров в кострах. Кроме того, издалека ржали лошади.

Я хотел, чтобы мне перевязали раны и позвал какого-нибудь на помощь, но никто не отозвался. Весьма удивительно, однако.

Вот же они, люди, сидят рядом с моим шатром, и наверняка слышат меня. Тогда почему не откликаются? Или от болезни мой голос совсем ослаб?

Я позвал громче, но все равно никто не отозвался. Чертовски странно, может быть, я нахожусь во сне и мне все это видится? Но нет, вроде бы я находился в самой настоящей реальности.

Скрипя зубами от боли, я заставил себя подняться и принял сидячее положение. Посидел, тяжело дыша и пытаясь утихомирить шум в голове, но это плохо получалось. Затем протянул руку и взял кувшин, поскольку меня мучила дьявольская жажда, но он оказался пустой. Я с досадой бросил его обратно и кувшин покатился по столу, остановившись на краю, так и не свалившись на пол.

Затем я заставил себя подняться и направился к выходу, едва не падая на каждом шагу. Эта дорога в шесть локтей до выхода из табернакулы показалась мне вечным путем, полняюым страданий и бед.

Пару раз я действительно чуть не упал и едва успел схватиться за стены палатки. Наконец, кое-как я выбрался на свежий воздух.

Едва перебирая ноги, я огляделся, не решаясь отойти далеко от своего убежища. Вокруг уже зажглись костры и стояла темень, а скалы чернели в ночи. Всюду сидели группки воинов-остготов, а вот моих солдат палатинов нигде не было видно.