— Возможно. Но я не жалею. И снова сделал бы то же самое, — ответил Шанов, но в его голосе на сей раз не слышалось убежденности, которая прежде так отличала военного.
— Старый Дэминь был не виноват.
— Он предал нас. Если бы не случайность, тогда погибли бы все. Он предал собратьев по оружию и умер. Это справедливо.
— Если бы у тебя была семья, ты бы знал, что есть вещи, которые можно прощать. А иногда и нужно прощать, — печально сказал Стерлигов, тяжело вздохнув.
— У меня была семья, — вымолвил Шанов пустым и холодным голосом. — Была…
— Нельзя собственноручно убить всех плохих людей в мире, — с неожиданной силой, почти яростно бросил Стерлигов. — Нельзя четверть века жить ненавистью!
— Я … не могу… — отозвался Шанов после долгой паузы. — Не могу по-другому. Привык…
Последнее слово прозвучало как-то потерянно, совершенно непривычно. Наталья прикрыла рот ладонью, чтобы не выдать себя даже тенью дыхания. Ноги замерзли, внутренний голос нашептывал, что она поступает нехорошо, но жгучее любопытство — извечный женский порок — победило и холод, и этику.
— Жаль, что Руперты больше нет, — совсем тихо сказал Стерлигов. — Ты ведь мне как сын, я надеялся, что с ней ты оттаешь…
Он умолк. Отчетливо звякнул стакан в который что-то наливали.
— Ее нет, — с деланным безразличием сказал Шанов, и впервые в голосе соседа Наталье послышалось нечто похожее на душевную боль. Не надрыв, как бывает сразу после страшной потери, а старая тоска, которая тихо тлеет под пеплом времени.
— Ее нет, — тихо повторил Шанов.
— Как она тебя называла? Я запамятовал.
— 'Nachtrichter'. Полковой палач у ландскнехтов в давние времена. Немецкий юмор…
Мужчины некоторое время молчали.
— Что-то как-то невесело пошло, — высказался Стерлигов, решительно меняя тему. — Бог с ним, пусть прошлое останется в прошлом. Налей.
Наталья тихонько отошла от двери. Прошлое чуть приоткрыло полог, показало краешек былой жизни полковника. Но загадки только умножились.
— На…та… лья…
Коновалова вскинула голову, пытаясь понять, как она во мгновение ока перенеслась на кухню, за стол. Понадобилось несколько мгновений, чтобы понять — это лишь воспоминания, вернувшиеся в сновидении. Вспоминая Новый Год, она незаметно для себя задремала у теплого, хорошо протопленного титана.
Но кто позвал ее так странно, разделяя имя по слогам неверным голосом?
Шанов стоял, тяжело опираясь на стену, и это было дико не похоже на всегда пружинистого, собранного офицера. Он тяжело дышал, с хрипом хватая воздух открытым ртом. На высоком лбу выступили крупные капли пота, а лицо даже не побледнело, а побелело, как обсыпанное мелом. Полковник осел на стул, безвольно уронил руки. Прежде чем кисть правой руки скрылась под столом, женщина успела заметить, что пальцы ощутимо дрожат.
— Наталья… — выговорил Шанов и, похоже, правильное произношение целого слова потребовало некоторых усилий. — Мне… нужна…
Он помолчал, собираясь с силами, явно намереваясь сказать что-то очень важное.
— Мне нужна помощь, — наконец-то, глухо и тихо произнес он.
…Мои дорогие, у меня все хорошо, насколько это может быть в нашем захолустье. К сожалению, меня не допустили к полетам, сейчас хороших летчиков меньше, чем самолетов. Это обидно, зато у меня больше времени, чтобы писать вам. И я не участвую в боях, так что можете не волноваться за меня…
— Командир, боевая группа на подходе! — проорал штурман с такой силой, что его было слышно даже без шлемофона, зычный вопль перекрыл рев всех четырех моторов 'Грифона'. — Пора кидать!
— Ключ? — отрывисто спросил Карл Харнье. Радист понял с одного слова и отозвался тоже кратко, строго по делу:
— Ключ с интервалом в полминуты. Хорошо, что лампы прогрели. Сигнал хороший, 'боевики' держат направление.
— Кидаем? — спросил бомбардир.
— Ждем, — скомандовал Карл.
Налеты и блокировку вражеских аэродромов лучше всего производить ночью. Но это слишком сложно, необходимо добиваться идеального согласования всех действий, потому что если блокировка не удается в первые пять-шесть минут, то аэродром успевает погасить все огни, поднять в воздух готовые к вылету машины и откатить с полос, а то и укрыть в капонирах остальные. Тогда можно с чистой совестью сбрасывать бомбы в ночную мглу и возвращаться за разносом от начальства.
Но есть и другой путь — постараться захватить 'время чудес', когда ночь уже закончилась, а утро еще не началось. Все дежурные на земле устали и поневоле расслабились, естественного света очень мало, но уже можно различить наземные цели. Если все сделать правильно, то блокировка ранним утром поможет снести аэродром вчистую. Однако и цена ошибки умножается — самолетам легче бомбить, но и их хорошо видно на фоне светлеющего неба.