Война за океан. Том первый

Очертания сопок появились на востоке. Небо бледнело. На нем еще видны угасающие звезды. Сегодня редкий тихий день. Снега глубокие. Море замерзло мили на две от берега, но дальше все синее. Погода странная, температура то 30° по Реомюру, то поднимается чуть ли не до нуля.

Бухта скована крепким толстым льдом. Старики орочоны из стойбища говорят, что не помнят такой свирепой зимы. Их шаман сказал Бошняку, что духи тайги и моря не хотят, чтобы здесь жили русские.

Под берегом во льду темнеют два судна. Одно из них побольше – «Император Николай», компанейский корабль из Ситхи. Видно, как на нем дымит труба. Там в жилой палубе топят камин. Команда зимует на судне. Другое – казенный транспорт «Иртыш», из Камчатской флотилии. Вся команда его на берегу, в бараке, еле живая.

…Вот уж со всех сторон видны сопки, обступившие безмолвную, скованную льдом и заметенную снегом бухту, одну из пяти, составляющих великий залив Хади, названный теперь именем Николая. На гранитных обрывах стоят безмолвные леса. Левее поста, на мысу, четыре креста. Среди них черная фигура Подобина, то поднимающего, то опускающего лом.

Отсюда сотни верст до Петровского и Николаевского, которые в воображении Бошняка теперь представляются чуть ли не столичными городами.

Орлов поехал туда в октябре с известием о положении, в котором очутился вновь поставленный пост. И до сих пор неизвестно, добрался ли он. Знает ли все Невельской? Хочется, как Остапу, крикнуть: «Батько! Где ты? Слышишь ли ты?» Тяжек путь сюда по бесконечным сопкам. Когда пришлют подмогу? Да жив ли Орлов?.. Если он добрался в Петровское, то, верно, не раньше середины января. Сейчас февраль на исходе, а ответа нет. Помощи просить, кроме как у Невельского, не у кого. С туземцев в маленьком стойбище взять нечего. Они сами голодны. Бошняк никогда ничего у них сам не просит и запрещает своим людям попрошайничать.

Бошняк наколол дров, затопил плиту, сварил похлебку и роздал больным лекарства. Стало совсем светло.

– Зябнем… Водки бы хоть чуточку, сразу бы пошли на поправку, – говорил матрос Сенцов.

Раскрасневшийся Подобин пришел с мыса, сел за похлебку.

Первым в экспедиции умер Чудинов, молодой штурманский поручик с «Иртыша». За ним один за другим скончались три матроса.

– Пойдем, Подобин, на «Николая», – сказал Бошняк, когда матрос вымыл посуду. – Попросим…

Иван взял пустой мешок. Лейтенант с матросом отправились.

…В первых числах октября, когда корабль «Николай», оставив Невельского в Де-Кастри, пошел в Императорскую гавань, шкиперу Клинковстрему, человеку рослому, сильному и редко хворавшему, занеможилось. Болела грудь, и ныли суставы в плечах. Его помощники и команда тоже жаловались, что кости болят.

– Ревматизм в плечах – болезнь, приобретенная нами, видимо, вследствие свойств здешнего климата, – объяснял Клинковстрем.

В эту навигацию грузиться и выгружаться приходилось на открытых рейдах, в любую погоду. Но как быть теперь? Где зимовать? Желательно было бы Клинковстрему поменьше ответственности брать на себя.

Кашеваров приказал Клинковстрему: «По окончании плавания на Сахалин имеете остаться с вверенным вам кораблем там на зимовку и быть в зависимости от капитана первого ранга Невельского. Но ежели с наступлением зимы признаете вы невозможным остаться там по причине опасного положения корабля от неимения пристани для зимовки… или по болезням людей ваших, то, испросив от его высокоблагородия дозволения, отправиться вам на Сандвичевы острова».

«Легко сказать, на Сандвичевы! – думал Клинковстрем. – А что я буду там делать?»

Невельской много толковал с Клинковстремом о предстоящей зимовке и еще в Аниве отдал распоряжение зайти «Николаю» в Императорскую, высадить там Бошняка. А если туда «Иртыш» не придет, то остаться на зимовку. Но если «Иртыш» придет в Хади, то действовать «по своему усмотрению».

Итак, Клинковстрем пошел из Де-Кастри в Императорскую.

Наступила бурная осень. Противные ветры держали судно в море. 7 октября «Николай» в тумане вошел в Императорскую гавань. После обильных ливней со снегопадами и штормов люди совсем выбились из сил. «Иртыша» в гавани не было.

– Я решаю здесь зимовать, Николай Константинович! – объявил Клинковстрем.

Бухта нравилась ему. С какой радостью даже его бывалые люди смотрели на ее гладь, на заснеженные горы, на густые леса, чем-то напоминающие родные края.

Начальник поста Бошняк любит книги и шахматы, рядом с ним можно спокойно провести зиму. Здешний пост снабжен отлично, – значит, запасами с «Николая» делиться не придется, да и Николай Константинович никогда не попросит – очень порядочный человек.

Клинковстрем не прочь был оказать весною будущего года посильную помощь Сахалинской и Амурской экспедициям. Может быть, доставить Бошняка на юг, на устье Самарги, куда намеревался отправить его Невельской, а если потребуется, то и южнее? Только, конечно, говорить об этом сейчас еще не время.

– Почему бы не зимовать? – спросил капитан у Бошняка с выражением удовольствия на своем широком лице.