Война за океан. Том первый

Тут же, у входа в рубку, штурман – подпоручик Попов. Он сияет, чувствует себя именинником.

Пейзаж непрерывно сменяется. То выступят скалы, то откроется пожелтевший луг, похожий на скошенную ниву, то опять пойдет хвойный лес на сопках. Некоторые сопки остроконечны, а вершины их наги и желты. Погода тихая, солнце в зените, берег и море залиты лучами, палуба блестит.

Донесся запах пихтового леса, которого давно на шхуне никто не слышал. Запах нежен, свеж и напоминает о родине.

– Как не радоваться, господа, – говорит Римский-Корсаков, – когда идем в край неизведанный, по следам Лаперуза, Браутона и Крузенштерна, людей известных в истории мореплавания! И сам чувствуешь себя этаким Воином Андреевичем Лаперузом!

На месте Воина Андреевича, отправившись в такую командировку из Японии, другой проклял бы судьбу. А у него было такое настроение, словно он наконец дорвался до настоящего дела.

Бюрократическое правительство даже здесь, в далеком плавании, заставляло нести тяжкий лишний груз, который всегда и всюду дает себя чувствовать русскому человеку. Это проклятие, в виде правительственной опеки, отправляется за русским кораблем в любое странствие. Путятина не любили, избегали, старались не думать о нем, как и о неприятностях, которые он приносит. На первых порах забыть все это было легко. Но с течением времени становилось все трудней. Терпеть больше всех приходилось капитану «Паллады» Уньковскому. Он иногда горько шутил и упрямствовал, чем приводил в бешенство Путятина. Он противился адмиралу в пустяках, делал это нарочно, так как ему надоело терпеть.

После Уньковского вторым мучеником на эскадре Воин Андреевич считал себя. Командир «Паллады» не раз отводил с ним душу.

– Боже мой! – говорил Уньковский про адмирала. – Да в той голове, право, пусто, мякина. Вот на крамолу у него нюх поразительный! Он всюду ее ищет, за всем смотрит. А куда плыть, когда отплывать, сам решить не может.

Много обидных и злых мыслей являлось и в голову Воина Андреевича. Теперь он очень ждет встречи со своим старым товарищем Геннадием Ивановичем.

Попов кинулся с юта в рубку с видом охотника, заспешившего за ружьем. От мыса Крильон – южной оконечности острова – он ведет съемку. «Для проверки Лаперуза и для практики», – как сказал капитан.

В сорок девятом году, когда шлюпки с «Байкала» нашли вход в лиман, Попов был с Невельским на промере южного пролива. Теперь ему предстоит войти в лиман тем же фарватером, но с юга, и описать все заново.

«А Невельской, говорят, теперь женился, командует экспедицией, настроил в этих краях постов. Что-то там у них?» – думал он.

На берегах всюду виден отличный лес.

– На Сахалине уголь. А ведь теперь уголь возят в Китай и на Сандвичевы острова из Европы и продают по тридцать долларов за тонну. Япония откроется – тоже потребует уголь, – рассуждал вечером в кают-компании Чихачев. – Я уверен, что если бы на Амур и на Сахалин переселить сто тысяч народу, то через десять лет богатство жителей исчислялось бы многими тысячами. Пока это мечты несбыточные. Но вот я кончу походы и непременно составлю капитал на акциях для разработки природных богатств Сахалина и Приамурья!

Римский-Корсаков знал, что Николай Матвеевич – наследник большого состояния. Он, конечно, мог мечтать о компании. Видно, Бодиско заразил его.

– Такая компания могла бы устроить пароходное сообщение между Россией и Америкой!

– И я пожертвую однотретное жалование и куплю одну акцию вашей будущей компании! – полушутя заявил командир судна, чувствуя себя в этот момент как бы зависимым от своего богача лейтенанта.

Римский-Корсаков когда-то дружил с Геннадием Ивановичем, но у каждого были свои замыслы. Невельского привлекали открытия, а Воина Андреевича – машины и конструкции судов. Теперь Невельской требует машин, он без них бессилен. А Римский-Корсаков рвется к открытиям, он увлечен, воодушевлен подвигами Невельского, ему тоже хочется внести свою лепту в общее дело. И он вносит ее, и это радует, освещает душу, словно он сам совершает что-то очень важное. Да и в самом деле! Как подумаешь, ведь он ведет в лиман Амура за всю историю реки первое паровое судно.

На другой день судно бросило якорь в небольшой бухте. На берегу видны строения. Корсаков, Чихачев и доктор Вейрих на двух шлюпках с вооруженными матросами пошли к берегу.

Их встретили чернобородые и лохматые айны в рубахах из травяной рогожки. Началась меновая. Айны отдали Корсакову пуда два свежей лососины за нож.

– Хватит, ваше благородие, на четыре варки! – приговаривал, сбрасывая тучных рыбин в корму шлюпки, усатый и чернобровый боцман Асаян.

Один из айнов принес кусок каменного угля.

– Гладкий и твердый в изломе! – удивился Корсаков.

– Настоящий антрацит! – сказал Зарубин.

За строениями по долине – высокая трава. По склонам гор – пихта, ель, дубняк, клен. У ручья – дубы и огромные ясени.

– Здешний климат, видно, не так суров, как наш петербургский! – заметил Воин Андреевич. – У нас в Петербурге ясень растет только посаженный, а здесь – в естественном состоянии. А вот тополь, ольха, пробковый дуб!