Война за проливы. Призыв к походу

Но я ничего не могу с собой поделать – я действительно скучаю по России… Это, можно сказать, моя тайная слабость, которую я стараюсь никому не показывать. Но к ностальгии примешивается и еще кое-что. Это такое неприятное чувство, как будто мы стараемся обмануть самих себя. За четыре года эмиграции множество людей побывало у нас дома. Большинство из них были наши петербургские знакомые, такие же «добровольные изгнанники", как и мы. При общении с ними, критикующими положение на оставленной родине, чувство самообмана еще усиливалось: ведь становилось ясно, что и эти люди тоже стараются убедить себя, что они поступили правильно, когда бросили все в далеком Отечестве и, спасаясь от вымышленной опасности, с далеких берегов Невы примчались сюда, на берега Сены… Мы боимся императора Михаила точно так же, как маленькие дети боятся Буку, живущего под столом. Он для нас – не реальная угроза, а символическое воплощение нашей никчемности и ненужности… Мы уехали, а Россия от этого не погибла, не распалась в прах и не превратилась в воплощение ада на Земле. Поэтому те, кто послабее духом, уехали обратно, как я уже говорила. Остались только самые упрямые и те, кого в России никто не ждет…

Вести, что приходят из нашего бывшего Отечества, неизменно вызывают у нас бурные обсуждения. Примечательно то, что большинство эмигрантов выехало в тот же год, что и мы, ну, может быть, немного позже; и после этого – словно отрезало. И даже более того – многие решили вернуться назад… Иногда от наших друзей в России даже приходили письма… Письма порой совершенно удивительного содержания. Некоторые из них, что не носили сугубо личного характера, я читала вслух перед теми, кто собирался у нас, и после этого каждый мог высказать свое мнение. И опять мы старались убедить себя в том, что мы все сделали правильно, что, скорее всего, наших знакомых заставили написать такие письма, что их в подвалах Новой Голландии пытало ужасное ГУГБ, и так далее и тому подобное… Миллион причин найдется для того, чтобы опровергнуть полученные сведения, и ни одной для того, чтобы им поверить.

Я же, на людях придерживаясь того же мнения, что и остальные, наедине с собой испытывала мучительные сомнения. Не напрасно ли мы покинули Россию? Ведь, судя по всему, те, кто там остался, сейчас переживают как раз ту «революцию духа", о которой я так любила рассуждать. Правда, она, это революция, сильно отличается от той, которую я себе представляла… Но тем не менее это истинная революция – переворот в сознании, отторжение всего лишнего и отжившего, всего того, что мешает ощущать себя на своем месте, осознавать свое место в мире и полезность обществу…

Страна семимильными шагами движется куда-то вперед, а мы, охваченные детским страхом и сомнениями, просто боимся заглянуть за поворот истории и углядеть там грядущее царство Господне, а отнюдь не царство Антихриста, как об этом твердит мой муж… Или, быть может, мы просто наивно ждем, что нас начнут уговаривать вернуться, говоря, что без нас никуда, что культура умирает и только мы способны придать ей новую жизнь… Но думаю, что все надежды на это тщетны. Никто не поманит нас ни в какую новую жизнь. Мы сами отторгли себя от той России, и теперь она стремительно удаляется от нас, как пароход-трансатлантик от выпавшего за борт пассажира. И сколько ни кричи, сколько ни размахивай руками – никто не заметить твоих ужимок и страданий и не бросит спасительный круг…

12 марта 1908 года. Вечер. Санкт-Петербург. Зимний дворец. Готическая библиотека.

Присутствуют:

Император Всероссийский Михаил II;

Министр иностранных дел действительный тайный советник Петр Николаевич Дурново.

Сразу после завершения своего большого балканского вояжа через Болгарию, Грецию, Италию и Сербию, прямо с Варшавского вокзала министр иностранных дел направился в зимний дворец на аудиенцию к императору Михаилу Второму. Сначала дела, а уж потом домой, отдыхать с дороги. Такие вот порядки завел в государстве суровый император Михаил, и за их нарушение могли наказать любого чиновника, даже самого высокого ранга. Впрочем, Петру Николаевичу такой стиль руководства даже нравился, ибо он сам был из породы трудоголиков, буквально женатых на своей работе.