Война за Проливы. Решающий удар

– В наших британских газетах иногда пишут разные глупости, – меланхолично произнес король, – что неизбежно при практикуемой у нас свободе слова. Следы в деле об убийстве бедняги Георга ведут за океан, к тамошней общине ирландцев-эмигрантов. И точка. Имитация под работу ликвидаторов ГУГБ была выполнена весьма топорно, и в Скотланд-Ярде сразу распознали несуразицу. И хватит об этом. Что касается Балканского и турецкого вопросов, затянутых в один запутанный узел, то их мы в общих чертах урегулировали еще на встрече в Ревеле. Тогда Майкл и Уильям согласились за доброжелательный нейтралитет в турецком вопросе отдать нам всю Аравию. И мы согласились – в основном из-за того же британского общественного мнения, которое расценит это как победу. На севере Балкан камнем преткновения могут стать территории, населенные славянами-католиками, которые не попадают в сферу притяжения Сербии. Хорватия, Истрия, Краина, часть Славонии как бы оказались бесхозными, и на них теперь претендует не сделавшая ни одного выстрела Италия – только потому, что жена нынешнего короля – это принявшая католичество черногорка. Возникает законный вопрос: а за какие, собственно, заслуги и особые качества итальянцам на хлеб мазать такой толстый слой масла? Нам эти территории тоже ни к чему, но вы, Уинстон, должны пробить вопрос о том, что из этих земель по образцу Богемии и Венгрии должно быть сформировано еще одно независимое королевство хорватов и словенцев, незаменимое в деле создания равновесия на Балканах. За то время, что осталось до Лондонской конференции, мы с германским кайзером постараемся подыскать подходящего принца-католика, чтобы выдвинуть его на хорватский престол. А итальянцы обойдутся – точно так же, как греки обошлись без Салоник. Надеюсь, Уинстон, в этом вопросе вам все понятно?

– Да, Ваше Королевское Величество, – сказал Черчилль, вставая, – теперь мне понятно все. Я тут на днях постараюсь систематизировать предложенные вами тезисы, превратив их в цельную и неразрывную программу британской внешней политики, а потом представлю ее вам на утверждение. А сейчас разрешите откланяться – мне не терпится приступить к работе.

– Идите, Уинстон, – сказал король. И, когда Черчилль вышел, добавил: – Дело сделано – и теперь, Джеки, нам осталось только молиться, чтобы все прошло именно так, как нам надо.

16 июля 1908 года, утро, Париж, авеню дю Колонель Боннэ, дом 11-бис,

квартира Дмитрия Мережковского и Зинаиды Гиппиус,

Зинаида Гиппиус, литератор, философ и добровольная изгнанница, окончательно решившая вернуться.

Две недели прошло с нашего последнего разговора. Две недели, наполненные тоской и тревогой оттого, что мой муж не пожелал прислушаться к моим доводам. Сам он был тверд в своем решении. Он и слышать не хотел о том, чтобы вернуться в Россию. Очевидно, он думал, что на меня нашло помрачение, когда я об этом говорила. Поэтому эти две недели он был ласков и тих. Он был уверен, что у меня это пройдет. Он даже гулял со мной… Но какую же скуку навевали на меня эти прогулки! Все было не так, как раньше – когда мы увлеченно беседовали, остроумничая друг перед другом, блистая цитатами и сыпля перлами. Я не хотела признавать, я гнала прочь это чувство, но… неизменно ловила себя на том, что мой муж меня раздражает. Это было нечто новое. Я никогда не могла предположить, что стану испытывать к нему подобное. Да почему же так происходит?! И еще мне было жаль его – такого горделивого в своем нелепом упрямстве. Впрочем, я больше не поднимала ту тему. Кажется, Дмитрий решил, что я оставила эту затею; он считал, что поступает весьма благоразумно, он не напоминал мне о моем временном «умопомешательстве». Мой муж перестал чувствовать меня… Он считал, что все в порядке. То, что я стала молчаливой и задумчивой, его не настораживало. Он, очевидно, думал, что я все еще под впечатлением от Кометы.