Война за справедливость, или Мобилизационные основы социальной системы России

Отсутствие «необходимых познаний», неграмотность и темнота были признаком и одновременно одним из источников сословного неравенства, того самого «рода жизни подлежащих сей обязанности». Поэтому жажда образования была настолько велика, что некоторые родители готовы были идти на любые жертвы, лишь бы их дети могли учиться. Например, член Государственного Совета Н. С. Таганцев (автор призыва «Отечество в опасности») вспоминал, что его отец был вынужден перейти из крестьянского состояния в купцы 3-й гильдии (на что требовались деньги) только для того, чтобы получить право на образование для своего сына.[348] А высшее образование открывало двери к получению дворянского звания. Как отмечал Н. М. Коркунов, «можно сказать, что у нас делается дворянином каждый, получивший высшее образование и сколько-нибудь послуживший родине».[349]

Поэтому запрет на выход из среды, «к коей они принадлежат», ставил крест на судьбе тысяч выходцев из бывшего податного сословия. Вся прогрессивная Россия взорвалась тогда бурей негодования в связи с появлением этого распоряжения. А студента первого курса Казанского университета В. И. Ульянова и сотни его ровесников оно толкнуло в ряды революционеров. Отголоски того негодования и сегодня являются предметом споров об ужасных «кухарках» и их детях, которые в 17 году чуть было не пришли у нас к власти, страшнее них просто никого нет.

Возможно также, что это возмущение привело к принятию «Государственного промыслового закона» 1898 года, который предоставил всем состояниям право заниматься любой предпринимательской деятельностью, хотя фактически она все равно была ограничена определенным цензом, потому что «была доступна только состоятельным лицам» и тем, кому не требовалась приписка,[350] т. е. опять высшим сословиям. И хотя по Закону от 5 октября 1906 года в связи с выборами в Государственную Думу сословные границы были еще больше раздвинуты, тем не менее, сословный строй сохранялся не только в обычаях, но и продолжал быть нормой закона. Преодолеть действие этих двух социальных фактов было непросто.

Даже 15 лет спустя, в 1913 году, предпринимательской деятельностью в обеих столицах по-прежнему занимались в основном купцы. В Москве их доля составляла 36,2 % от всех предпринимателей. А сфера деятельности охватывала такие области как «Промышленность и торговля», «Торговля», «Промышленность», «Транспорт», «Сфера обслуживания», «Финансы», «Технич. конторы, представительство интересов фирм» и парадоксальную «Не торгует». Вот это «Не торгует», на наш взгляд, означало только одно: состоятельные люди из низших сословий или ограниченные в правах по другим мотивам, жившие, например, сдачей жилья в аренду, покупали себе более высокий правовой статус, но став купцами, ничем активно не занимались, довольствуясь пассивным доходом. Это открывало дорогу к более высокому положению и лицам свободных профессий, а также давало возможность, например, евреям выйти за линию оседлости,[351] минуя высшее образование.

За купцами шли крестьяне – 25,8 %, а потом мещане – 16,7 %. Предпринимательская деятельность крестьян и мещан охватывала только две области – «Торговлю» и «Сферу обслуживания». Интеллигенция (5,7 %), также как и дворянство (2,6 %), в подавляющем большинстве из подавляющего меньшинства занималась только торговлей. Примерно такая же картина наблюдалась и в Петербурге, с той только разницей, что купцов там было больше (46,3 %), а крестьян и мещан меньше (22,8 и 10,3 % %).[352] А это значит, что капиталистические отношения по-прежнему не были свободны от сословного регулирования и от сословных ограничений. Очевидно, что главным регулятором после 1898 года выступал уже не только закон, но и традиции, и обычаи, то есть сложившаяся практика.

Можно сказать, что, раздвинув сословные границы, закон не отменил сословные отношения, а перевел их в область обычая, в область психического подсознания, как бы размазал их по головам. Из своего опыта мы знаем, что каждый человек стремится поднять свой статус (цену), даже находясь внизу социальной лестницы, поэтому смягчение правовых ограничений лишь снизило дискретность шкалы социальной стоимости человека, она стала мельче, буквально «размазалась». (Сегодня в этом смысле показательны авиационные дебоширы и дорожные хулиганы, желающие объявить окружающим, что они стоят больше, чем о них можно подумать.)