Воины Карла XII

С той ночи мамаша Малин напрасно ожидала, что в сумерках ей снова придется открывать калитку высокому гостю. Раздосадованная, она начала доставать из кармана и пересчитывать дукаты, укоряя себя за то, что не догадалась, когда обстоятельства позволяли, выманить побольше.

А тем временем на кладбище при церкви Святой Клары хоронили вдову одного парикмахера, и после того, как ушли факельщики, у могилы осталось только двое подмастерьев, чтоб караулить могилу до утра. Они сидели рядом на досках и на чем свет стоит поносили дом скорби.

— Проучить бы их надо, вот что я тебе скажу. Старуха-то небось лежала в кембриковой шапке и с лентами, словно какая барыня, на стол небось подавали всякое печенье и варенье, а нам даже по кружке светлого пива не поднесли.

— Я вижу, как у мамаши Малин пробивается свет сквозь сердечки в ставнях. Может пойдем, постучим?

Они вышли на улицу, приблизились к желтому домику и постучали в медную дощечку.

Мамаша Малин выглянула сквозь сердечко.

— Ну, ребятки, вас-то мне как раз и надо, — сказала она, узнав посетителей. — В трактире мне вас уже потчевать нечем, но вот денежку-другую вы у меня вполне заработать сможете.

Она еще шире распахнула ставни и одновременно понизила голос.

— Вот вам целый карлин, можете крутить его и вертеть, сколько пожелаете, он это выдержит. А у меня тут есть королевский паж, который скоро выйдет. Ближе к рассвету все ночные пташки, что обитают при дворе, любят проскакать мимо. Ваше дело — хорошенько вздуть этого пажа, а потом сбежать. Вот и вся недолга.

— Ну что ж, — отвечали подмастерья, ощупывая монету, — большой хитрости тут нет. Всего трудней вовремя остановиться, чтоб сгоряча не приложить его больше чем с и сдует.

Они вернулись к воротам кладбища, подождали, услышали, как мамаша Малин шепчется с пажем в горнице.

Время тянулось медленно-медленно. Звезда вспыхнула в летней ночи как раз над часовней, пожарная стража кричала что-то с Брункеберга, близился рассвет.

Тут лестница в доме у мамаши Малин застонала и заскрипела, и паж, который шел, чуть вывернув коленки и беспокойно теребя пуговицы на сюртуке, спустился вниз, к поджидавшим его подмастерьям.

Со стороны Дроттнингсгатан донесся шум и стук копыт. Первым проскакал Клинковстрём, и был он до того пьян, что ему приходилось держаться за лошадиную гриву. Следом скакали король и герцог Голштинский и еще с десяток всадников. У всех в руках были шпаги и все, кроме короля, были без сюртуков, в одних рубашках. Король же совсем обеспамятел от пьянства, он колотил шпагой по окнам, срывал одну задругой дощечки с именами владельцев и барабанил в двери. В целом мире не осталось никого, кому бы он должен повиноваться! Он мог теперь делать, что ему вздумается, и никто не посмел бы укорить его ни единым словом. Пусть только попробуют! За ужином он выбивал чаши из рук у пажей и швырял кусками пирожного в своих собутыльников, так что под конец они выглядели словно после игры в снежки. Прощай, старое, несносное время! Пусть старики зевают во весь рот и сплевывают табачную жвачку, сколько им вздумается. Кроме как разыгрывать дурачков у них больше дел не осталось! Отныне его старое, заскорузлое отечество перейдет к радости и молодому задору. Вся Европа разинет рот от удивления. Теперь он господин и повелитель над всеми шведскими землями.

А паж тем временем лежал на земле в саду у мамаши Малин, и подмастерья, измолотив его от всей души, уже подбирались к его горлу.

— Это кто тут? — вскричал король и припустил за подмастерьями, которые бросились бежать со всех ног, петляя между надгробьями и крестами. Но король следовал за ними по пятам и несколько раз пронзил шпагой левую руку одного из них, так что из руки закапала кровь. Наконец они для защиты схватили доску, лежавшую на не до конца засыпанной могиле парикмахерской вдовы. Лишь тогда король повернул назад и с хохотом поскакал к остальным.

— Ты из наших? Из наших, да? — спросил он незнакомца, который тем временем поднимался с земли. — Ты что, до того нализался, что у тебя вылетел из головы наш пароль: «Посыпь парик табаком!» Ну, не беда. Садись сзади к нашему другу Клинкану, да держи его покрепче, чтобы он не сверзился со своего мерина! Вперед!

С пением и криком ватага без камзолов помчалась дальше, вверх по улице, вниз по холму, дразня по дороге разбуженных обывателей, которые выходили к калиткам. Когда задребезжали стекла у самого верховного маршала Стенбока, высокородный старец изволил в ночной рубашке подойти к окну и принялся с поклонами причитать, что ему и конце концов придется покинуть эту страну. Но король сорвал с него парик и рассек пополам шашкой.

— Вот это жизнь! — вскричал герцог Голштинский. — Подбросим в воздух шляпы! Ах, кабы добраться нам до всех этих королевских фрейлин! Парики в воздух! Привстать на стременах и отлить поверх лошадиной головы! Молодцы, ребята! Чёрт вас подери! Vivat Carolus, rex svecorum et scandalorum! [8]