Воины Карла XII

До этого момента Эрик действовал необдуманно, поддаваясь только чувству злорадства, и лишь теперь начал соображать, что же ему предпринять и как себя вести, если обладательница руки действительно выйдет к нему на пустынную улицу. Времени для размышлений у него оказалось достаточно, но чем дольше, тем щекотливее казалось ему его положение, и он уже собирался бежать от своей затеи, как ворота отворились и девушка вышла. Он сразу узнал ее: без перчаток и та же корзинка. Только сама девушка показалась ему более хрупкой и молоденькой. Одета она была хотя и в совсем простенькое темное платье, но очень опрятно и к лицу, так что ему оставалось только приподнять шляпу и поклониться.

Она в изумлении остановилась:

— Но ведь это брат господина Фабиана!

— Я очень сожалею… но я действительно только брат господина Фабиана. У господина Фабиана немножко не ладно… вот тут…

И Эрик многозначительно стукнул себя по лбу.

— Он болен?

— Сбрендил немножко.

— Никогда не слыхала такого слова.

— Я тоже, но оно тут самое подходящее. У него что-то лопнуло в мозгу.

— Вы, разумеется, шутите?

— Ничуть не бывало, милейшая мамзель… не знаю, как вас по имени?..

— Меня зовут Мария.

— Мария… вот как. Что ж, имя довольно заурядное…

— Но с прибавкою «Стюарт» довольно звучное.

— Ну, это теперь редко услышишь.

И он, догадываясь, что девушка во всяком случае получила некоторое воспитание и образование, поправил свои манжеты.

— Разве, милейшая мамзель Мария — если разрешите мне называть вас так — никогда не… никогда…

— Чего я никогда не…?

— Никогда не замечала, что большак, — так я в старину прозвал его, любя, — что большак не совсем в здравом уме? Он, по-видимому, сам хорошенько не ведает, что творит… Притом мозги у него такие неповоротливые, так туго соображают и воспринимают, что ему приходится долбить и зубрить день и ночь. И просто грешно ему мешать. Поэтому я и решился попросить милейшую мамзель Марию не заниматься им больше и не слушать его болтовни.

— Он вовсе уж не так разговорчив.

— Оно и не так-то легко вести разговор на нашем неуклюжем, солдатском языке, на котором даже слово «любовь» мужского рода.

— Как и на французском, но это нисколько не мешает французам…

«Да она совсем ученая!» — подумал Эрик и взглянул на свои часы, плотно прикрывая их рукой, чтобы девушка не разглядела безобразной старой серебряной луковицы.

— Что скажет мамзель Мария?.. Не пройдется ли, для разнообразия, сегодня со мной… раз уж мамзель Мария все равно встала так рано? Погода прекрасная… и я, кстати, порасскажу про Фабиана.

Девушка огляделась, кивнула в знак согласия, и они пошли по дороге, уходя все дальше и дальше за город.

Корзинку она взяла с собой для собирания цветов, и, помогая ей в этом, Эрик рассказывал о своей родине Сигтуне, где все дома были деревянными, а церкви в развалинах. Но скоро оказалось, что она знает побольше его. Она рассказывала о народном спектакле в Стокгольме, где видела Карла Иоганна и Браге и королеву Дезидерию в тюрбане с белыми перьями… И королева несколько раз наводила на нее свой лорнет.

Время пролетело так быстро, что Мария перепугалась, когда услыхала доносившийся из города звон.

— Восемь часов! — Она крепко пожала Эрику руку, схватила корзинку и бегом пустилась домой.

— Завтра, — крикнул он ей вслед, — завтра я опять постучу к вам… мамзель Мария, милая, славная мамзель Мария!

— Да, мы еще увидимся. Вон по дороге идет Фабиан. Поклонитесь ему от меня и передайте, чтобы он приналег на книжки, долбил и зубрил хорошенько!

Эрик помахал ей вслед фуражкой, а затем обернулся к Фабиану, который был еще далеко. Тот шел, задумавшись, и, очевидно, ничего не заметил. Он плохо видел и уже готов был пройти мимо, когда узнал Эрика и вздрогнул.

— Верно, само провидение свело нас, — начал он. — Мне нужно серьезно переговорить с тобой. Последнее время я, пожалуй, был не так откровенен, как прежде. Я был, конечно, не прав, но мне казалось, что ты еще так молод и слишком легко смотришь на вещи.

— И это говоришь ты, большак?.. Что ж, если хочешь сделать из меня Каина, я им и стану.

Фабиан попытался ответить, но голос изменил ему, и он шел молча. Несколько раз останавливался он по дороге, стараясь вновь поймать утерянную нить разговора, но сумел выжать из себя лишь несколько слов о бедности и необеспеченной будущности. Вот они уже и в городе, а он все еще не успел прийти в себя настолько, чтобы сказать что-нибудь. Увидя, что дверь собора открыта, он увлек туда Эрика. И они молча осматривали величественные надгробные памятники королей и королев, воинов и ученых, пока не дошли до могильной плиты, вмазанной в пол, стертой шарканьем подошв и треснувшей во всю ширину.