Войны мафии

— Ты имеешь представление, во сколько обходится дезактивация единицы химического оружия? — требовательно поинтересовался он. — Потребуются сотни специалистов, пропасть рабочих рук! Эта часть Лонг-Айленда стонет от безработицы. Расчистка Плам-Айленда вернет жизнь и процветание целому региону! Там нужно будет уложить миллиард тонн бетона, как в Чернобыле. Ба-а-альшие деньги!

Гарнет уютно свернулась около него, все еще не выпуская из рук фотографию. Ее голос прозвучал на удивление уныло:

— Еще глоток «Стрега». У-у, Чарли!

— Ты опять расстроилась?

— Чарли, меня и так рвут на части дюжины комитетов и комиссий, требующих статью и речь. С каждым днем я все больше втягиваюсь в работу Товарищества. И это все не считая «Ричланд»...

— Используй «Ричланд» в качестве стартовой площадки для наступления на Плам. Можно открыть филиал здесь.

— Чарли.

— Снова этот тон.

— Чарли, ты же знаешь, что Плам-Айленд — собственность департамента обороны. Как только твой дружок сенатор заикнется про Плам, он сразу получит под зад коленом.

— Для красотки-модели ты чересчур цинична.

— Прекрати. Ох, Чарли, это был просто восторг — вся эта воображаемая кампания. В точности то, против чего меня предостерегали врачи... Флотилия! Марафон!.. О Господи, что мы за болтуны.

— Из-за «Стрега», наверное. — Он потянулся за своим бокалом.

— Вот почему я тебя так люблю, — тихо произнесла она. — Ты такой же сумасшедший, как и я. — Она свернулась клубком. — Но гораздо более практичный: Чарли, как я тебя нашла?

— Двадцать раз в день спрашиваю себя об этом.

— С удовольствием родила бы тебе третью дочку. — Ее проказливые глаза прищурились. — Или еще пару мальчишек.

— Ты действительно сошла с ума.

Она немного помолчала, размышляя.

— Знаешь, я уже не жалею, что опять увидела Плам. Сейчас я не могу ничего с ним сделать. Но постараюсь. Ты правильно сказал, он ждет семьдесят пять лет. Подождет еще немного.

Октябрь

Глава 45

Мама, Николь, больше не навещала его в Бостоне. Она сняла коттедж на Багамах и поселилась там вместе с Банни и новорожденным, крепким малышом, названным Лео. Это и не китайское, и не французское имя, сказала Николь, но очень близко к Лао.

А Никки снял себе мрачную, чердачного типа квартирку, окнами на Чарльз-Ривер, где помещались только пишущая машинка, факс и несколько книг. Но его взбудораженные нервы не успокаивало ничто, даже полная изоляция от мира. Он не общался ни с отцом, ни с матерью, ни с Банни. Не снимал трубку телефона, не пользовался факсом. Это не нервный срыв, говорил себе Никки, скорее — пресыщение общением. Новые вопросы были бы повторением старых. Новые открытия — гибелью, разрушением всего достигнутого. Предложение отца, выбившее его из колеи несколько месяцев назад, все еще заставляло его проводить целые ночи без сна.

Ко всем прочим добавился новый вопрос, тоже угнетающий, — должен ли он жениться? Должен ли он учиться в Гарварде? Никки стоял у окна и смотрел, как осенний дождь превращает речную гладь в расплавленное, кипящее олово.

Должен ли он стать Номером Два для своего отца? Становится ли преступление вселенского размаха в силу своей грандиозности не преступным, а естественным в ландшафте конца двадцатого века?

Последний раз он видел Банни на Багамах, сразу после рождения Лео. Она сильно изменилась — из забавной, живой, сексуальной, озорной девчонки превратилась в застенчивого эльфа, ненамного старше, чем Лео. Никки считал, что жизнь в изоляции от мира очистила ее душу до эмбрионального уровня.

Но кто он такой, чтобы иронизировать по этому поводу? Разве он существо более высокой расы, чем она? На худой конец, она выполняет свой долг как мать — в то время как он увиливает от своего отцовского долга. Долг — подходящее слово? Может быть, роль? Ну конечно! Роль — это костюм, поза, голос, манеры. Без этих декораций не бывает ничего. Будь он настоящим отцом Лео, сопутствующие детали были бы налицо: он жил бы вместе с сыном и имел полезную работу, вместо того чтобы жить в Бостоне и заниматься бесполезным умствованием.

Он задумчиво смотрел вниз, на Чарльз-Ривер. Двухместная байдарка скользила волнам наперерез, оба гребца — в блестящих оранжевых пластиковых накидках. Все вместе было похоже на гигантское водяное насекомое, две головы — как два безумно выпученных глаза. Этот образ взволновал его. Новая личность Банни волновала его. Молчание отца волновало его. Собственная несостоятельность в журналистике волновала и подавляла его. Пренебрежение отцовской ролью волновало и вызывало острые приступы стыда, как будто занавес поднят, а он не помнит ни строчки.

Давным-давно отец попросил его принять решение. Он не повторит свою просьбу. Такая настойчивость не в его характере. Последняя отсрочка — это эссе, которое он отослал недавно, фактически — признание своей неспособности к действию.

"Дорогой отец.

Наступила Эра Неблагоразумия. Это продемонстрировала нам экономика еще задолго до кончины Человека Благоразумного, чьим девизом было: «Твоя мышеловка Должна быть самой лучшей — мир крадется к твоим дверям».