Войны Миллигана

Сейчас у Аллена было убежище, куда он мог спрятаться на пятнадцать-двадцать минут, пока не заметят его отсутствия. Но самое важное, что у него теперь был тайник для записей.

На следующий день он перенес листы, которые хранил между журналами в общей комнате, в свой блокнот, а затем спрятал их в небольшую полость под стальной пластиной. В целях безопасности Аллен положил на подоконник толстую пачку газет. Когда дело было сделано, он неторопливо вернулся в общую комнату, прошел мимо надзирателей, уселся на стул и принялся яростно писать.

За одним из надзирателей ему особенно нравилось наблюдать. Аллен широкому ему улыбался, а потом возобновлял написание заметок, в которых подробно описывал внешность и поведение его сторожа.

Новость о появлении «писателя», во время последнего собрания, распространилась по клинике, подобно лесному пожару. Теперь все знали, кто доносчик. Сотрудники предполагали, что Миллиган использовал других посетителей, чтобы тайно передавать свои доклады об условиях пребывания в клинике и действиях санитаров, накапливая, таким образом, материалы взрывоопасного характера.

Он узнал, что надзиратели предупредили генерального директора Хаббарда, что они уйдут из корпуса, если никто не запретит Миллигану писать. Однажды трое из них притворились больными. Аллен знал, что эта ситуация приведет администрацию в замешательство. Линднер не мог отправить его в отделение интенсивной терапии, потому что он не дрался, не причинял беспокойства, и к тому же мог снова поранить Льюиса.

Надзиратели были непреклонны. Они больше не хотели видеть Миллигана в корпусе № 5/7.

Терапевтическая команда предложила им компромисс. Целый день они будут держать Миллигана за пределами корпуса № 5/7 — его займут программой профессионального образования; в корпус он будет возвращаться только вечером, перед сном. Предполагалось, что эти меры могут положить конец его страсти к писанине.

Терапевтическая команда предложила расписать стены в Лиме. Аллен знал, прежде всего, это было попыткой показать судье Кинуорти, что ему организовывают арт-терапию. Администрация даже предложила ему минимальную оплату за труд. Когда он согласился, в его медицинскую карту была добавлена запись:

«Коррекция терапевтической программы.

Получено и записано 17.03.80.

Приложение к терапевтической программе: 17 марта 1980 (Мэри Рита Дули).

Пациент получил разрешение директора клиники, Льюиса Линднера, сделать роспись стен корпуса № 3. Пациент попросил разрешение начать работу немедленно. Пациенту потребуются рабочие материалы (краски, кисти, растворитель и т. д.). Если возникнет необходимость, то в целях безопасности будет предоставлен соответствующий персонал.

Пациент был принят 17 марта 1980 года доктором Джозефом Тревино. Последний заявил, что эта работа имеет терапевтический характер, и кроме того, украсит клинику.

Подписано:

Джозеф Тревино, доктор медицинских наук.

Льюис A. Линднер, доктор медицинских наук.

Мэри Рита Дули, социальный работник».

Меньше месяца оставалось до четырнадцатого апреля — дня прохождения комиссии.

На следующее утро, Боб Эдвардс, руководитель отдела образования, пришел за Кевином. Он проводил его в мастерскую, где стояли десятки банок с краской разных цветов.

— И что дальше? — спросил Кевин, ожидая, что Эдвардс объяснит ему, что он здесь делает.

— Мы выполним нашу часть контракта по обучению. Кроме минимальной оплаты, мы будем поставлять тебе краску и все, что понадобится.

— Хорошо, — ответил Кевин.

Так вот, о чем шла речь… Один из Обитателей будет рисовать. Ну, тогда, по крайней мере, одно было ясно: это будет не он! Конечно, Кевин видел банки с краской, картины и кисти везде, где он жил, и знал, что Аллен, Томми и Денни были художниками, но он никогда не прикасался к этим вещам. Он не умел ни красить, ни рисовать — черт возьми, он даже не мог намалевать человечка!