Воины Новороссии. Подвиги народных героев

— И потом Украина аэропорт захватила и держала до конца года — начала 2015-го. Зимой нам это надоело. Был отдан приказ, и аэропорт был взят. Штурм аэропорта состоял из нескольких этапов. Первый этап — это захват территории, прилегающей к аэропорту. А второй этап — сам штурм терминала. И там отличились подразделения «Моторолы», «Гиви»[6], это люди, которые его взяли, и «Пятнашки». У них, видите, какие-то «Азовы», «Айдары», пантеры там, свастики кругом. А у нас «Пятнашки», «Чебурашки» — подразделения назывались. Мирные. И в этих боях создавалась элита армейская, которая сейчас у нас присутствует. То есть в этих боях многие рядовые сначала стали капитанами, майорами, а кто-то генералами. И каждый камень, каждый шаг этой территории пронизан кровью, подвигом, всем, чем можно. Ощущаешь, наконец-то, на этой земле великую вещь, которая называется героикой… Когда находишься там, все воспринимаешь совсем по-другому… Оценка ситуации будет происходить через призму того, что вы увидите…

Пронесся встречный троллейбус.

По обочинам возвышались пышные деревья.

Захарченко курил и говорил:

— А «девятка» — это девятиэтажный дом, это штаб, в котором как раз и сидел «Гиви» с «Мотором» («Моторолой»). Но и этот штаб — необычный штаб. Одно из мест обороны и впоследствии оттуда штурм аэродрома. И по этому месту видно… Даже штабы получаются боевые…

— Вы оставите это место таким, как оно есть? — спросил Минаков.

— Вы знаете… Как вам сказать, законсервировать это место я предлагал, мемориальный… Аэропорт, понятно, мы будем восстанавливать. Только не знаю, когда это произойдет. Физически. Самое главное, материально. Если Россия поможет, мы сделаем. А жильцы из этого здания уже получили другие квартиры, все. И на этой встрече я с ними разговаривал: «Вы поймите, мы не будем восстанавливать ваш дом по одной простой причине. Мы сделаем из него памятник. Памятник, куда будут приезжать школьники. Куда будут приходить молодожены и возлагать цветы к Вечному огню. И вот он будет символом сопротивления, которое своим внукам открывали отцы и деды…»

Ротонда в Воронеже

— Это как в Сталинграде, сохранить дом Павлова.

— Да-да.

— У нас в Воронеже есть такой памятник Ротонда. Она осталась от войны. Это единственное невосстановленное и неотреставрированное место. Купол, который весь посечен, видно, что падали снаряды, бомбы, — Аркадий Юрьевич обрисовывал форму купола руками. — Посечен пулями. Когда вглядываешься, понимаешь, какой там ад творился. Воронеж вообще отрог Сталинградской битвы. Он был разрушен на девяносто шесть процентов.

Захарченко:

— Донецк[7] был разрушен на сто процентов. В Донецке целыми остались только три стены. Даже не здания, а три стены, которые стояли. Все остальное лежало. Мы едем по проспекту, он назывался Киевский. В 1943 году по этому проспекту проходила линия фронта, потому что часть Донецка была взята с Макеевкой. Оставшаяся часть еще была под фашистами. И здесь проходили самые жестокие бои. Потому что, когда здесь прокладывали дороги, проводили коммуникации, рабочие ремонтных бригад находили кости, оружие, каски, патроны. Здесь каждая пядь земли…

Сталино. 1943 год

Захарченко на секунду-другую замолкал, потом продолжал:

— Чем уникально это место? Это единственный город в Советском Союзе, в котором на улице происходило восемьдесят четыре рукопашных схватки. Здесь было. То есть они сходились-расходились восемьдесят четыре раза. Наши ряды здесь были. Это зафиксировано. И есть воспоминания бойцов, командиров, которые здесь сражались. Трупы лежали до полутора метров в глубину. Все было устелено. И еще присутствовал германский дух. А подразделения, которые здесь сражались, были элитой вермахта Гитлера. С нашивками, которые их отличали…

Захарченко останавливал машину на светофорах.

Дорогу переходили дончане.

Аркадий Минаков:

— Донецк умеет перемалывать врагов.

Многоэтажные дома по бокам сменили одноэтажные.

Захарченко на ходу кому-то, приветствуя, сигналил, кому-то махал рукой.

И:

— Есть в пороховницах порох…

— Насколько русский город, — Аркадий приглядывался: — Я сравниваю Воронеж, Липецк, Белгород. Мы все одинаковые по архитектуре, по окраске, потрясающе. Украина здесь никак не сказывается. Я не вижу ничего украинского, кроме некоторых надписей.

— Они сделали большую ошибку. Мы не запрещаем украинский язык. Хотя я наполовину украинец. У меня уникальная вещь: отец — украинец, а мать — русская. Хотя отец жил в Московской области: вся семья. А мать русская, она из Воронежа, кстати, она жила здесь. Понимаете, был Советский Союз. И ситуация такая, что общаешься дома и на украинском языке. Какой смысл его вообще запрещать. Язык красивый, певучий, мелодичный язык. Я даже больше скажу, знание языка противника вселяет силу. А они ж, хоть и понимают русский язык, они же его не знают. Понимать и знать — это две разные вещи.

Объехали перегораживавшие дорогу бетонные плиты. Они напоминали то время, когда город готовили к обороне от нацистов.