Воины облаков

Чтоб устроить стоянку пришлось срубить несколько кустов и молодых деревьев. Их тут же превратили в дрова. Слава богам, погода нас миловала. Этот год, по сравнению с другими, был намного суше. Правда это ещё не был тот низинный лес, который на километры заливала вода. Руми продолжал с остервенением рубить дрова, стараясь этим отвлечь себя от мыслей о Чаупи-тута. Я спустилась вниз и попыталась поймать немного рыбы. Делая всё так, как учил меня наш малыш, я не переставала думать о нём. Солнце садилось и я поднялась к костру. У реки становилось небезопасно. Тот километр, что мы отплыли от гнёзд, для взрослого каймана не расстояние. Я принесла несколько рыбёшек, которые успела поймать до темноты. Почистила и решила сварить жидкий супчик. Малыш сильный, он справится. А тогда ему нужна будет горячая еда.

Пушак готовил снадобье для себя. Он собирался помочь мальчику выкарабкаться. Выпив из чаши, он сдвинул часть углей в сторону и бросил на них пучок сушёных трав. Пополз знакомый тошнотворно-приторный запах. Руми качался из стороны в сторону, кажется, шептал какую-то молитву, ритмично постукивая ладонью по перевёрнутой миске. Я осталась единственным охранником нашего лагеря. Не слишком хорошим, может быть, но в свете вчерашних событий, хоть что-то. Я как китайская принцесса из дурацкого боевика стояла с мачете в руке и ожидала неизвестно чего.

Чаупи-тута уже больше часа не приходил в сознание. Он, как их привязаный плот, качался на грани перламутрового тумана и зеленовато-золотистые искорки сначала облепляли его безвольные руки, потом вспархивали и светляками разлетались по сторонам. Мальчик понимал, что он на грани времён. Не правда, что ему не хотелось бороться, просто силы оставляли его.

Сначала он услышал звук. Голова болела и ритмичный непрекращающийся стук раздражал его. Потом появился глаз. Жёлто-зелёный с маленьким как зерно киноа зрачком. Зрачок вырастал и превращался в чёрную воронку, в которой вращались струйки перламутрового тумана. Глаз нашёл его и уставился своим вертящимся смерчем.

Стук завораживал, звал. А над мальчиком, в расслаивающийся туман, стал протискиваться тёмнофиолетовый сгусток. Зрачок повернулся в его сторону и воронка потянула в себя демона смерти. Чаупи-тута уже видел таких, только сегодня рядом нет учителя, чтоб защитить его. Впрочем, почему нет? Вот же он, гудящий индигово-синий шар с золотисто жёлтым бьющимся пламенем внутри.

Он притягивал к себе почти прозрачную голубоватую капельку, наполнял жизнью.

Чаупи-тута потянулся и слился с синим шаром. Глаз моргнул и исчез. Стук прекратился, и мальчик с трудом разлепил опухшие глаза.

— Ты как? — я гладила его по голове. Влажные от пота волосы прилипли ко лбу. — Хочешь чего-нибудь? Может попить?

Чаупи-тута кивнул головой. Пересохшие губы потрескались. Я налила ему чашку тёплого бульона. Глотал он намного легче и с видимым удовольствием выпил немного.

Шаман, пошатываясь, присел на корточки и заглянул мальчику в глаза. Кивнул. И устало опустился на подстилку. Посмотрел на Руми.

— Что это было? — голос его звучал хрипло, как после ангины.

— Что? — не понял Руми.

— Ну, там, на границе времён? — Пушак смотрел в непонимающие глаза парня.

— Потом, — Чаупи-тута взял учителя за руку. — Он не понимает. Я расскажу тебе всё потом. Мы все должны отдохнуть.

— Я подежурю, — мне не слишком хотелось продолжать свою вахту, но я понимала, что Пушак на грани. Целый день он возился с малышом и сейчас, вытаскивая его, потратил много сил. После таких сеансов ему всегда нужно было довольно долго приходить в себя.

По его реплике я поняла, что с Руми связано что-то необычное, происшедшее там, куда он отправлялся за Чаупи-тута. Но почему тогда парень не выглядел таким измотаным как шаман? И наш мальчишка опять шифруется. Что-то он знает. Может просто все эти события не дали ему времени, чтоб сообщить нам это. А сейчас ему больше всех нужен просто отдых. Я напоила его ещё и он устало откинулся на подстилку и сразу заснул. Дышал он уже гораздо ровнее.

Амауту я тоже буквально заставила поесть. Он отдал столько сил, а сам целый день на пустой желудок. Мы с Руми тоже выпили по чашке бульона.

— Ложись, — подтолкнула я его к подстилке. Сменишь меня после полуночи.

Я боялась лечь. Чаупи-тута посапывал. Я укрыла его и внимательно прислушалась к звукам ночного леса. Днём, когда ты занят делом, звуки не кажутся такими громкими. Пересвисты птиц и даже оглушительные крики ревунов, постепенно становятся привычным фоном. А ночью остро наваливается одиночество. Мне хотелось бросить эту тупую железку и влезть под одеяло к Пушаку, прижаться к его сильному телу, только, чтоб не чувствовать этого болезненого, пронзительного одиночества.