Воины Солнца и Грома

– И так знаю – я сама с Днепра-Славутича, – теперь она говорила на языке славян-венедов. – И звалась я там: вила Злата! Глупый! Я ведь тебя жалею. Сам не знаешь, какие чары в твоем обереге. Не для тебя, дружинника, он – для великих волхвов и царей. И охотится за ним кое-кто пострашнее дэвов.

– Не дядя ли мой, Сауасп, царь росов?

– Нет. Другой – хуже, страшнее…

– Кто же он – человек, зверь, бес?

– Все вместе. И только я могу его удержать.

– Раззадорила ты меня, вила! – тряхнул золотыми кудрями Ардагаст. – Мне враги сильные нужны. Чтобы вернуться на Днепр великим воином. Тогда уж я дяде припомню все – отца, мать, деда, племя наше…

Ты уж прости, Злата, не для того я сюда забрался, чтобы от смерти спасаться.

И всадник в красном плаще весело погнал коня вверх, к перевалу.

С перевала Чамар спускался небольшой конный отряд. Куджула взял с собой лишь десяток дружинников. Сам джабгу ехал впереди и вел неторопливый разговор с Нагапутрой и Гелиодором.

– Удивительно, до чего греческая мудрость подобна индийской! О переселении души учили еще Орфей и Пифагор. Бескорыстное следование долгу стоиков – та же дхарма. В идеальном государстве Платона – те же сословия, что и в Индии. Киники, подобно джайнам и брахманам-аскетам, довольствуются малым и презирают богатство. Высшее начало мира Анаксагор зовет Умом, Платон – Богом, а индийцы – Брахманом, Атманом, Пурушей. И при этом всем вы, индийцы и греки, обзываете друг друга варварами! – пожал плечами джабгу.

– Мы, греки, всегда подбирали крохи восточной мудрости. Пифагор учился у египетских жрецов, Демокрит – у финикийцев, киник Онесикрит – у брахманов.

– А всякий ваш колдун и звездочет норовит сочинить бредовую книжку под именем Зороастра, – подхватил Куджула. – Почитали бы они, что сказано о колдунах в Авесте! Впрочем, – насмешливо прищурился джабгу, – есть одно премудрое учение, которого греки, к счастью, не усвоили: о том, что люди, не желающие делать ничего полезного, – святые, а остальные должны их за это кормить. У греков философы, предпочитающие созерцательную жизнь деятельной, по крайней мере, ведут ее за свой счет.

Нагапутра снисходительно улыбнулся:

– Мы, бхикшу, не столь уж бесполезны. Особенно для царей. Откуда берутся измены, бунты, заговоры?

От приверженности ваших подданных земным страстям: одним не хватает хлеба, другим – золота, третьим – власти. Но когда они видят нас, отрекшихся от желаний, то умеряют хоть ненамного свои желания и становятся покорными.

– Вы, последователи Будды, требуете от человека невозможного, – возразил Гелиодор. – Не желать, не действовать, не любить, не убивать врагов… Почитатель Господа Кришны может быть царем и великим воином, поражать врагов миллионами – и стоять выше всех страстей. Ибо его единственная страсть – бхакти, преданная любовь к Кришне. Все, что делает бхакт, он делает не ради земных выгод, но ради Кришны. Буддист лишь покорен царю, кришнаит предан, если сам царь предан Кришне.

– Но и мы не требуем от большинства того, на что оно не способно. Путь бхикшу для немногих. Остальным достаточно быть щедрыми и почтительными к нам – о, не ради нас самих, но ради Будды – и тем заслужить право стать бхикшу в одной из будущих жизней…

Куджула громко расхохотался.

– Вы хвалите каждый свою веру, будто товар на базаре! А разве можно торговать Богом? Истиной? И товар-то ваш гнилой, не для нас, вольных скифов. Да какой могильный демон научил вас не любить этот мир и его радости? Не иметь страстей пристало мертвецу или евнуху! Вдоволь есть мясо выращенного тобой скота, пить кумыс, любить женщин, убивать врагов, что посягнут на твое стойбище, и тем прославить себя – разве не для этого создал нас Папай-Ормазд?

– А если ты, о могущественный джабгу, всего этого лишишься? Станешь бездомным скитальцем… пленником… рабом? – В почтительном, как всегда, голосе Нагапутра зазвучали недобрые нотки. – Что тогда спасет твою душу из бездны страданий?

– Великая жажда жизни и свободы и помощь светлых богов! Все, о чем ты говоришь, изведал мой предок Герай Кадфиз. Но он вернул себе свободу и власть, объединил четыре племени и покорил Бактрию!

Взгляды, которыми обменялись индиец и грек, означали одно и то же: «Наша мудрость – не для этого варвара. Он сам подписал себе приговор!» Но джабгу не заметил этих зловещих взглядов. С вершины перевала он посмотрел на раскинувшееся далеко внизу, в долинах, темное море лесов и обернулся к дружинникам:

– Эй, надеть всем кольчуги и панцири! Это уже не Панджшер с мирными бактрийцами. Это дебри Бандобены, и живут здесь воинственные кати, ашкуны и вайгали [20].

Вима и Ларишка, ехавшие в хвосте отряда, переговаривались, натягивая броню:

– Этот панцирь я отбил у явана…

– Ты великий воин… а еще больший хвастун. Ну когда твой отец воевал с яванами? Скажи лучше – выиграл в кости.

Тохарка поправила кольчугу, плотно облегавшую ее стройный стан, изящно разбросала по плечам длинные черные волосы и надела остроконечный парфянский шлем.

– Вот Ардагаст хвалиться не любит. Но если у него чепрак из тигровой шкуры – значит, тигра убил он сам.