Войска СС в бою

Чтобы понять невероятное воодушевление, которое вызвала эта программа в наших рядах, нужно также иметь представление о том воздухе, которым мы тогда дышали. Мы, которые знали лишь выдохшуюся атмосферу национальных государств, занимавшихся лишь производством и перераспределением, и всегда жаловались на то, что наши народы отодвинуты на задний план и отреклись от своей роли в истории, вдруг увидели перед собой задачу, которой могли посвятить всю нашу любовь и всю нашу силу: создание действительно обширной империи, которая лишь одна могла соответствовать социальным, политическим и духовным потребностям Европы. И поэтому мы бросились в объятия «Германии», мы побежали в явочные пункты и с невероятной гордостью надевали военный мундир, чтобы своей кровью и жизнью сделать возможным то, что было действительно нашей целью — новая, обращенная в будущее Европа.

В тяжелой действительности фронта меркло все, что не сидело глубоко в наших сердцах, меркли желания и мечты, отступали пафос и риторика. Оставалось лишь бессловесное служение, молчаливая жертва и то, что перед смертью являлось в последнем одиночестве. Насколько сильной была наша любовь, было видно не из прихода на явочный пункт, а позже, под пулеметным огнем, когда мы хоронили наших товарищей в чужой земле и постепенно срастались с нашей задачей. Через четыре года мы уже доросли до того, что в наших рядах «иностранцы» командовали немцами, а немцы — «иностранцами», и ни у кого при этом не возникало каких-то мыслей. Мы говорили на коверканном языке, понятном лишь посвященным, но рядом с нами стояли уже не немцы, французы, норвежцы, шведы или швейцарцы, это все были боевые товарищи, которые прошли с нами весь путь, товарищи, которым можно было слепо доверять, братья в сообществе, у которого не было больше государственных границ и которое было закалено кровью и сталью…

Возможно, в нас было слишком много доверия, возможно, в опьянении восторга мы слишком слепо подчинялись, возможно, нам сперва следовало посмотреть, к чему это привело наши народы…

Последующие годы показали, что и в Германии все было не так чисто, хорошо и благородно, как мы себе это представляли, не проверив, в восторге от нашей высокой цели.

И все же наше стремление осталось таким же бескорыстным и великим, как всегда.

Если история, исходя из предпосылки, что именно в желании или нежелании народов лежат решающие причины для политического развития, когда-нибудь будет оценивать и нас, то пусть судит — мы не боимся ее приговора.