Воительница Лихоземья

– А до завтра он не подождет? – невежливо спрашиваю я. Неужели отец собирается заставить меня идти на допрос к старейшинам прямо сейчас? Или хочет принудить меня пройти через всю деревню, чтобы собрать еще больше похвал и привлечь к себе еще больше внимания?

– Не думаю, что ты пожелаешь откладывать это до завтрашнего дня. Дело касается твоей матери.

При этих словах я встаю так быстро, что Иррения едва не роняет тряпицу для перевязки ран.

* * *

Я следую за отцом по улицам деревни, Сорен идет за мной. Айрик остался в комнате Иррении. Думаю, он просто не хотел оставлять Ароэ. Меня такое положение дел устраивает.

– Я побеседовал со старейшинами, – роняет на ходу отец. – Ты должна знать, что тебя восстановили в правах наследницы и объявили во всеуслышание воином и женщиной. Я бы предпочел, чтобы ты присутствовала при этом, но Иррения бы не позволила. Однако существует дело, требующее твоего безотлагательного внимания.

Жители деревни уже вернулись к своим привычным занятиям, несмотря на произошедшую на рассвете битву с богом. Кузнец уже стучит молотом по наковальне. Из обеденного зала доносятся запахи недавно зажаренного мяса вальдезавра, которое готовят только по особым случаям. Пераксоло, может, и повержен, но наши запасы провизии уже были истощены.

– Отец, в тех горах, где жил бог, то есть Кадмаэль, можно раздобыть еды. Он засушил отобранное мясо для сохранности. Мы должны отправить туда людей. Стоит оповестить и другие деревни, чтобы они тоже могли вернуть обратно свои дары.

– Так и поступим, – отвечает отец. – Ты возглавишь отряд воинов по пути в Лихоземье?

Если бы он задал мне тот вопрос до изгнания, я бы отказалась, но сейчас…

– Конечно.

Наконец мы на месте.

Отец застывает в центре деревенской площади. Старейшины пристально наблюдают за двумя коленопреклоненными фигурами, каждую из которых стережет по воину.

В одной из этих фигур я узнаю мать. Вторая принадлежит Торрину.

– Качина Бендраугго покаялась в своем преступлении передо мной и старейшинами, – тяжело произносит отец. – Она призналась, что лжесвидетельствовала на инициации, и поведала истину о произошедшем. Она заявляет, что данный мужчина, Торрин Гримссон, подтасовал результаты испытаний. Мы не можем вернуть прошлое, что сделано, то сделано. Однако эти двое совершили противоправные действия, повлиявшие на твою судьбу. Как будущий вождь Серавина и пострадавшая сторона, ты вправе принять решение об их наказании.

Я удивленно моргаю. Я ожидала от отца каких угодно слов, но не этих.

– Ты хочешь, чтобы я назначила им наказание? – в недоумении повторяю я.

– Это самое малое, чем мы можем отплатить за твой подвиг.

Какое странное ощущение: двое людей, заставивших меня страдать сильнее всех на свете, теперь склоняются передо мной и ждут приговора. И я могу сделать с ними все, что только пожелаю. Приказать их обезглавить. Назначить им их собственные маттугры и посмотреть, придется ли им это по вкусу.

Все эти мысли вихрем проносятся в моей голове. Ничего не могу с этим поделать. Они оба причинили мне сильную боль. Но если я чему-то и научилась в Лихоземье, так это тому, что маттугр не доказывает ровным счетом ничего. Он не делает из ребенка взрослого. Не превращает в великого воина и не наполняет вселенской мудростью. Это лишь бессмысленное задание, чье предназначение – вернуть честь. Вот только честь нельзя подарить или отвоевать. Ты должен отыскать ее в своей душе.

Думаю, мать наконец справилась с этой задачей.

Она не смеет поднять на меня глаза, вперив взгляд в землю. Лишь произносит глухим голосом:

– Я молила богиню о прощении каждый день с тех пор, как ты ушла. Обещала все в обмен на твое возвращение. Она вняла моим просьбам, и теперь я готова принять любую кару, которую ты мне назначишь.

Я допускаю, что мать говорит правду, и даже представляю будущее, где мы снова дружны, но не готова простить ее прямо сейчас и не хочу пока с ней общаться.

Однако смерти ей я тоже не желаю.

– Мать солгала, – заявляю я, глядя в бледное лицо женщины, которая годами истязала меня, – и ее нечистая совесть заставляет ее страдать. Богиня отмерит ей соответствующее грехам наказание в следующей жизни. Однако в этой жизни я прошу лишь отдельного от нее проживания. Не желаю ее видеть. Если я буду входить в помещение, она обязана будет покинуть его. Если увидит меня на улице, должна будет развернуться и уйти в противоположном направлении. Она не может искать со мной встреч, пока я сама того не пожелаю.

Отец испускает вздох облегчения. Чего он от меня ожидал? Изгнания? Значит, его заботит судьба матери. Просто не так сильно, как должно бы. Однако это не моя вина, пусть родители сами разбираются со своими отношениями.

– Что же касается Торрина, – продолжаю я, и вышеупомянутый обвиняемый резко поворачивается ко мне при звуке своего имени, – то он не просто солгал. Он намеренно подстроил мое изгнание в надежде, что я умру в Лихоземье. Его поступок равносилен убийству. – Из любопытства я добавляю: – Тебе есть что сказать в свое оправдание?