Вокруг Чехова. Том 1. Жизнь и судьба

Перспектива промокнуть была не особенно приятна для нас, и Антоша уже смотрел на меня своими большими глазами и с укоризной.

– Отчего ты не взял? – спросил он меня с упреком.

– А ты отчего не взял? – огрызнулся я.

– Я забыл.

– И я забыл.

Слово за слово, и дело у нас дошло до ссоры. Переругались мы порядочно и, главным образом, потому, что ни один из нас не хотел признать себя виноватым, а туча надвигалась, и волнение машиниста передалось и нам. Ефим же смотрел на нас с заметным состраданием. Выразилось оно в том, что в то время, когда растерявшийся машинист потребовал самой быстрой езды, он остановил лошадь, слез с дрог и начал копаться в своем сиденье. Первым делом он отложил в сторону грубую коричневую свитку, без которой ни один хохол не пускается в путь. Потом достал мешок и небольшую рогожку. Последние два предмета он протянул нам с ласковым приглашением:

– Вот вам, паничи, заместо пальтов. Как дождик пойдет, накиньте на плечи. Оно не так промочит…

Машинист смотрел на нас и на своего запасливого возницу не без некоторой зависти. Оказалось, что и он, отправляясь в дальний путь, не захватил с собою никакой верхней покрышки, вероятно, рассчитывая на неизменно хорошую погоду и на ночевку под кровлею. Долго он стоял и раздумывал, с тоскою и с нескрываемым страхом поглядывая на разраставшуюся тучу, и затем стал довольно красноречиво смотреть на свитку Ефима. Но Ефим делал вид, будто не замечает этого взгляда. Впрочем, его жалостливая душа откликнулась и тут. Он посоветовал машинисту сделать себе покрышку на случай дождя из того холщового длинного рядна, которое было разостлано на сене во всю длину дрог. Машинист ужасно обрадовался, согнал нас с наших мест и стащил дерюгу. Сидеть пришлось теперь прямо на сене.

Лошадь теперь уже не гнали. Да и бесполезно было бы гнать. Она была истомлена до крайности. За весь длинный день пьяные хозяева не покормили и не попоили ее ни разу. Единственным ее кормом было то, что она съела на потраве. Но зато кнутов ей досталось порядочно, и труда от нее потребовали немалого. Только маленькая степная лошадка может быть так вынослива.

Должно быть, и лошадь предчувствовала, что в природе должно произойти что-то особенное и необычайное. Она беспокойно водила ушами, фыркала, часто поворачивала голову назад, навстречу чуть заметному ветерку, и широко раздувала ноздри. Это не ускользнуло от внимания Ефима.

– Коняка, а погоду чует, – проговорил он.

Погода действительно резко переменилась. Черная туча, сначала наступавшая очень медленно, теперь двигалась быстро и уже заняла большую половину неба. Белесоватый край ее повис уже над самыми дрогами, а передовые мелкие тучки в виде небольших, оборванных по краям лоскутов неудержимо забегали и рвались вперед. Сумерки сгущались с неимоверной быстротой и падали на степь преждевременною ночью. Степь затихла, замолкла и притаилась, точно придавленная тяжестью надвигающейся тучи. Воздух застыл словно от испуга. В траве не было слышно ни одного из обычных степных звуков – ни стрекотания насекомых, ни писка сусликов и мышей. Не было слышно ни дерганья коростеля, ни ваваканья перепела. Все замерло и притаилось. Природа готовилась к чему-то торжественному.

Неожиданно откуда-то издалека донесся унылый крик совы.

– На свою голову, будь ты проклята! – суеверно произнес машинист.

По его мнению, крик совы предвещал несчастие. Он нервно задвигался и стал бесцеремонно толкать нас обоих локтями в спины. Это он напяливал на себя рядно так, чтобы закрыть им не только голову и плечи, но и лицо. Он боялся увидеть то, что должно произойти, и старался наперед трусливо зажмуривать глаза.

С каждою минутою становилось все темнее и темнее. Сначала исчезли из глаз более отдаленные стебли высокого бурьяна, потом заволоклись тьмою края дороги, а через несколько минут Ефим с оттенком покорности в голосе проговорил:

– Нема дороги. Не бачу (не вижу). Нехай коняка сама везет, как знает…

Он подложил конец вожжей под себя, всунул руки в рукава свитки, как во время мороза, выгнулся всем туловищем вперед и стал ждать, что будет. Нам все-таки он сказал сердобольно:

– Хорошенько закутайтесь, паничи, в мешок да в рогожу. Здоровый дождик будет… А то, чего доброго, и воробьиная ночь.

– Чтоб ты скис, поганец, со своей воробьиной ночью! – отозвался из-под своего прикрытия машинист. – Типун тебе на язык. Ты еще нагадаешь (напророчишь)! Тут и так страшно, а ты, накажи меня Бог…

Воробьиной ночью в Малороссии называется такая страшная грозовая ночь, что даже воробьи от испуга вылетают из своих гнезд и мечутся как угорелые по воздуху.

– Погляди хорошенько по сторонам, не видно ли где-нибудь огонька, – ухватился за последнюю надежду машинист. – Где огонь, там хата.