Вокруг Чехова

Зима была жестокая, пальтишко на мне было пло-{79}хонькое, и, отмеривая каждый

день по три версты туда и по три обратно, я часто плакал на улице от невыносимого

мороза.

Вопрос о плате за учение для меня вырешился сам собой. Все время оставаясь без

должности, отец мой исполнял то те, то другие поручения временно. Так, для усиления

письменной части в том же амбаре Гаврилова в Теплых рядах48 он был принят на время в

качестве писца. Возвратясь из гимназии, я бежал к нему помогать. Откуда-то приехал

купец для закупки товаров у Гаврилова и, увидев меня, заговорил со мной, задавал

вопросы, и окончилось дело тем, что он в ту же зиму и умер, завещав мне на образование

по пятидесяти рублей в год. Душеприказчиком он назначил того же купца И. Е. Гаврилова,

который, выдавая мне эти деньги, всякий раз делал мне допрос, хожу ли я в церковь, чту

ли царя, не готовлю ли себя в «спецывалисты» (социалисты) и так далее, чем приводил

меня в большую обиду, так что с пятого класса, когда я стал зарабатывать уже сам, я

отказался от его подачек.

На пасху 1877 года нас обрадовал своим приездом в Москву Антоша. Я водил его по

Кремлю, показывал ему столицу и в первый же день так «усахарил»49 его, что все

следующие сутки он жаловался на то, что по пяткам у него от усталости бегали мурашки.

Против ожидания, Москва произвела на него ошеломляющее впечатление. Из-за

отсутствия денег на обратный проезд он зажился у нас и уехал с медицинским

свидетельством о болезни, которое выдал ему через брата Александра доктор

Яблоновский. Гостя у нас, Антон рассказывал нам о таганрогской гимназии, о проделках

товарищей, о редкостно близкой дружбе с учителями, и это заставляло меня тяжело

скорбеть от зависти, ибо мне в гимназии было очень тяжело.

Тогда были произведены одно за другим покушения {80} на Александра II,

подпольщики-ре-

Иван Павлович Чехов.

Рисунок С. М. Чехова, 1956. Публикуется впервые.

Гос. музей-заповедник А. П. Чехова в Мелихове. {81}

волюционеры стали развивать свою деятельность, и в обществе уже вслух стали

высказываться пожелания конституции. Развертывалась реакция. Из нас, гимназистов,

даже самых маленьких, принялись выколачивать «социализм». В министерстве

просвещения стала господствовать нелепая доктрина, что страх влечет за собой уважение,

а уважение всегда переходит в любовь. Внушая воспитанникам безумный страх,

гимназическое начальство думало этим возбудить в них любовь к правительству, и среди

педагогов нашлись поэты этого дела. Одни из желания выслужиться, другие по глупости, а

третьи из простого садизма стали есть своих учеников поедом. К людям последнего сорта

принадлежал преподаватель К. К. П-ский50. Он глумился над мальчиками и упивался их

страданиями. Он сочинял совершенно ненужные книжки, и мы должны были их покупать,

платя по 1 рублю 50 копеек и по 2 рубля за экземпляр, только для того, чтобы дать ему

заработать, и затем, неразрезанные, они так и оставались валяться без употребления. На

его уроках с учениками делались истерики, а когда вдруг неожиданно являлся окружной

инспектор, он прикидывался сразу овечкой и ползал перед ним на животе. Торжественно в

гимназической церкви был совершен обряд перехода этого гуся из католичества (не то из

униатства) в православие. Многим своим ученикам он испортил судьбу и жизнь. Один раз

он так придрался к одному из учеников пятого класса, что сидевший в стороне, тоже

пятиклассник, Раков не выдержал, поднялся с места и в негодовании крикнул:

– О П-ский! Я вижу, что ты подлец большой руки!

Конечно, Раков был исключен из гимназии немедленно, тотчас же по окончании

урока, а П-ский на благо министерства просвещения еще долго оставался преподавателем

древних языков. {82}

Другой преподаватель51, под предлогом искоренения среди гимназистов курения,

ощупывал у них карманы, отбирал серебряные портсигары и не возвращал их обратно.

Известный переводчик учебников древних языков Курциуса и Кюнера – Я. И. Кремер, по

которым учились мои братья и я, рассказывал мне, что как раз перед самыми выпускными

экзаменами, которые должен был держать его сын, мой сверстник, к нему в два часа ночи

явился его сослуживец, тоже один из моих преподавателей древних языков, и поднял его с

постели. Я. И. Кремер сошел к нему вниз в халате и со свечою в руках.

– Я проигрался, – сказал пришелец. – Дайте мне сейчас же двадцать пять рублей.

– Но у меня их нет, – ответил Я. И. Кремер.

– А вы позабыли, что я завтра экзаменую вашего сына?

Я. И. Кремер смутился, поднялся наверх, достал из шкатулки двадцатипятирублевку

и, возвратившись, покорно отдал ее проигравшемуся коллеге.

И поразительнее всего то, что такая камарилья сразу же ощетинивалась и

становилась на дыбы, когда в чем-нибудь провинился гимназист. Я помню, какой кавардак