Вокруг себя был никто

Дело в том, что воины и рабы, готовящиеся стать воинами, тренировались внутри цитадели, на специальной арене перед домом эмира. Правитель, в прошлом лихой боец, любил занимаясь решением государственных проблем освежить взгляд рукопашной схваткой, а иногда и сам выходил размяться на деревянных мечах. Вместе с эмиром за боями наблюдала и его дочь, которой скоро предстояло выбрать лучшего из бойцов и стать его первой женой. Дочь выбрала Жилу и даже втайне переправила ему в знак о своем выборе расшитые бисером туфельки. По обычаю мамлюков, когда женщина снимает перед мужчиной обувь, она сдается, признавая свою покорность. В европейской культуре таким знаком, наверное, может служить снятие корсажа.

Все было бы прекрасно, если бы перед самой церемонией посвящения не открылось преступление Жилы. Войдя в сговор с другими рабами, он украдкой варил хмельное и продавал его воинам. Узнав о столь вопиющем нарушении законов шариата, эмир приказал повесить отступника.

Казнь состоялась на следующее же утро. Дочь эмира узнала обо всем лишь в ту минуту, когда вой рогов разрезал влажный воздух рассвета. Тысячи мамлюков наблюдали, как распахнулась дверь на вершине башни, и оттуда вывалилось тело преступника. Ловко подтянувшись на веревке, Жила уцепился одной рукой за «бивень», второй распутал петлю и взобрался верхом на рог. Вся операция заняла несколько секунд. Усевшись поудобнее, он приветственно помахал рукой толпе, развязал веревку и перебрался к телам двух повешенных, мерно покачивавшимся под утренним ветерком. Резкими ударами ног он разорвал полусгнившую плоть, и сбросил тела прямо на головы любопытным. Развязав веревки, Жила отправил головы несчастных вслед за телами, а сам переполз к основанию бивня.

Прошел час, другой, третий. Толпа не рассеивалась, ожидая, когда солнце раскалит бивень. К полудню Жила встал. Мамлюки завыли от предвкушения. Жила приветственно помахал им небольшим ковриком, сплетенным из добытых веревок, расстелил его на бивне, принял удобную позу и замер.

Больше ждать было нечего, Жила мог просидеть в таком положении много часов, если не дней. Толпа начала рассеиваться.

К вечеру дочь эмира передала отцу записку, заперлась в своей комнате и открыла окно. Прочитав послание, эмир прервал совещание с асфахсиларом и быстро прошел на женскую половину. Отослав слуг, он о чем-то долго разговаривал с дочерью через запертую дверь. Как потом выяснилось, в записке дочь эмира требовала немедленно освободить Жилу. В противном случае, она поклялась выброситься из окна на камни дворцовой площади.

После недолгих уговоров эмир сдался и пообещал оставить Жилу в живых. Зная коварный характер отца, дочь потребовала, что избранник всегда будет с ней. Эмир дал слово, и дочь отперла дверь.

Правитель не обманул: Жилу втащили обратно в башню, одели и привели к эмиру. А на следующий день правитель объявил о свадьбе дочери с асфахсиларом. Оскопленный Жила был приставлен к ней в качестве евнуха.

По европейским представлениям, эмир провел собственную дочь. Рассказ вызвал у меня гнев, но, присмотревшись к реакции собеседников и задав несколько вопросов, я понял, насколько мои представления далеки от мамлюкских.

Оскопив Жилу, эмир ввел его в состав дивана. По обычаям, заведенным в крепости, заниматься решением политических вопросов может только мужчина, освобожденный от давления главной страсти. Скопцы живут в отдельном дворце, примыкающем к дворцу эмира и, не испытывая ни в чем недостатка, спокойно предаются распутыванию государственных головоломок.

Жила оказался не только ловким воином, но и смышленым политиком. Довольно скоро он продвинулся в первый ряд советников эмира, а спустя несколько лет стал заместителем визиря. Власти, роскоши и покоя он получил куда больше, чем, если бы женился на дочери эмира. Жила прожил долгую жизнь и умер глубоким стариком, окруженный почетом и уважением. Останься он воином, его конец наступил бы куда раньше.

«Настоящий мамлюк не доживает до тридцати пяти», – гласит пословица. Вдовы, как правило, больше не выходят замуж и посвящают остаток дней воспитанию новых воинов. «Остаток дней» часто начинается в 19-20 лет, и участи мамлюкских женщин можно только посочувствовать.

Чем больше я погружаюсь в особенности культуры мамлюков, тем меньше я понимаю, для чего Франции понадобился этот поход. Мы никогда не станем для туземцев ни друзьями, ни наставниками, ни даже господами. Наши представления о нормах человеческих отношений бесконечно далеки друг от друга. Даже завоевав эту страну и поставив в каждой деревне гарнизон, мы не превратимся в хозяев, поскольку понятие собственности и владения у мамлюков совершенно иные. Иногда мне даже кажется, будто общее у нас с ними только физиологическое устройство.