Вокруг «Серебряного века»

А «Двенадцать»? Впечатление было потрясающее. Иванов-Разумник сказал: это как «Медный Всадник»[1030]. А сейчас — «Двенадцать» выветрились. А «Скифы» — риторика. В «Двенадцати» слишком эффектный конец. Иначе в «Медном Всаднике»: «Похоронили ради Бога…»

О Есенине: Пастушок в голубой рубашке. А глаза озорные. Жадность к жизни… В Петербурге сразу с вокзала он поехал к Блоку, который хорошо его принял. Потом покровительство Городецкого и Клюева.

Но др<угие> петербургские поэты приняли его в штыки. Говорили: «У Есенина фальшь, притворство, маскарад». Маяковский сказал: «В есенинских стихах заговорило ожившее лампадное масло»[1031]. Московский поэт.

Есенин — не большой, но настоящий поэт. Понимаю, почему именно его так любят в России. Там быт — жесткий, трудный , нет нежности… Его грустная легкая музыка встречает в России отклик. Маяковский — более даровитый поэт, но он — жесткое Явление.

У Есенина — дар непосредственности, стихи из ничего, это пушкинское качество (хотя Пушкин и Есенин — величины несравнимые). Есенин не воняет литературой (тургеневское выражение).

З. Н. Гиппиус лорнирует Есенина, кот<орый> явился на какое-то собрание в валенках: «Какие на вас гетры, где вы их купили?»[1032]

В посл<едний> раз видел Есенина в Берлине, он приехал из Америки. Страшный, вспухший, налитый какой-то водой… Бранил Айседору Дункан последними словами… Но другим ругать ее не позволял.

Хлебников: самый молчаливый человек на свете… Видел его в «Бродячей Собаке». Там же бывал Маяковский. Как-то раз он прочел (не помню стихов в точности): «С неба смотрела какая-то дрянь величественная, как Лев Толстой»… Его стащили с эстрады[1033].

Однажды Мандельштам говорил, говорил и вдруг остановился: «Не могу больше говорить, п<отому> ч<то> в соседней комнате молчит Хлебников». Вероятно, Хлебников всегда был погружен в свои философские, лингвистические домыслы. Не в обиду будь сказано: он был ненормальный человек. И очень одаренный человек. Если бы у него было больше культуры, он мог бы стать гениальным ученым.

Стихи его меня не восхищают. А помню, как Сологуб восхищался его стихами (читает быстро, я не смог записать: падают какие-то два имени, и потом сероглазый король)[1034].

У него была репутация гениального поэта. Необычайное чутье слова. Футуристы считали его существом высшего порядка. Никакого притворства в Хлебникове не было. Все настоящее. Прозы его не помню. Мог бы рассказать Анненков[1035].

Маяковский — огромное дарование. Оратор в поэзии. Замечательный чтец. В лесу или ночью никто не станет читать Маяковского. Но его чтение с эстрады производило сильное впечатление. Он предатель поэзии. Все вывернул наизнанку, доказывал, что изнанка важнее лицевой стороны.

В Маяковском есть трагическое и смешное, что-то от Несчастливцева. Но это мое личное мнение…

Один сов<етский> поэт, кот<оро>го я недавно встретил, сказал: «Что вы меня глупости спрашиваете: Маяковский — первый поэт в России!.. Культ возник уже после его смерти, после одобрения Сталиным».

Много замечательного в его дореволюционных стихах о любви…

У него своя интонация: «Мама, ваш сын прекрасно болен…»[1036] Его ораторская поэзия от Державина, Некрасова…[1037]

Пастернак: его никогда не видел. Заговорили о нем в 1916 г. О его стихах в альманахе «Весеннее контрагентство муз»… Он тогда произвел большое впечатление на Мандельштама[1038].

В Петербурге я познакомился с М. Цветаевой, на вечере у Каннегисеров. (См. ее «Нездешний вечер».) Приехал в Москву. Спрашиваю по телефону: «Знаете вашего московского Пастернака?» Она: «Первый раз слышу это имя»… Потом Цветаева Пастернаком бредила…[1039]

Цветаева всегда увлекалась, напр<имер>, Ахматовой, кот<орая> была к ней равнодушна.

О соперничестве Москвы и Петербурга… Даже в карты играли: моск<овский> туз Брюсов, петербургский — Блок. Блок всегда побеждал… Святополк-Мирский сказал о Цветаевой: «Распущенная москвичка…»[1040] Лучшее у Цветаевой — ее стихи Блоку…

Пастернак и Цветаева очень связаны. Пастернак значительнее. Но у него нет мелодии Цветаевой… Увлечение Пастернаком не было ей на пользу. Исчезла ее первоначальная непосредственность… У ней был чистый звонкий голос. Она сошла с ума на переносах. Иногда 12 строк и 12 .

Цветаева настоящий поэт и несчастный человек. Очень много обещала… М<ожет> б<ыть>, я бывал к Цветаевой несправедлив… у меня петербургские навыки[1041]. У ней демонстративная поэтичность, как у Бальмонта, Бенедиктова… Поэзия дышит, где хочет… А акмеисты хотели, чтобы все были причесаны под одну гребенку… Это ошибка…

Пастернак производил в поэзии опыты, от кот<оры>х позднее он отрекся. Он придавал словам любое содержание… Ахматовой он писал: «Вы прикололи испуг оглядки столбом из соли»…[1042] Все слова в вихре, в ритмическом урагане… До Пастернака все стихи можно было рассказать своими словами, хотя они тогда переставали быть стихами… Слово у П<астерна>ка — не логическая единица… Намеки уже были у Анненского: у него слово переставало означать, что оно обычно означало.