Вокруг света на 'Коршуне'

Ему то и дело мерещились огни то справа, то слева, то силуэты судов, то казалось, будто совсем близко впереди выглядывают из моря камни. И он беспокоил часовых вопросами: не видят ли они чего-нибудь? Те, конечно, ничего не видали, и Володя, смущенный, отходил, убеждаясь, что у него галлюцинация зрения. К концу вахты уж он свыкся с темнотой и, менее возбужденный, уже не видал ни воображаемых огоньков, ни камней, ни судов, и не без некоторого сожаления убедился, что ему спасителем не быть, а надо просто исполнять свое маленькое дело и выстаивать вахту, и что и без него безопасность корвета зорко сторожится там, на мостике, где вырисовываются темные фигуры вахтенного начальника, младшего штурмана и старшего офицера.

Последний нет-нет да и появлялся на мостике, возбуждая досадливое чувство в самолюбивом молодом мичмане.

Еще бы!

Он, сделавший уже три летние кампании и поэтому горделиво считавший себя опытным моряком, был несколько обижен. Эти появления старшего офицера без всякой нужды казались недоверием к его знанию морского дела и его бдительности. Еще если бы "ревело" или корвет проходил опасные места, он понял бы эти появления, а теперь...

И мичман Лопатин, обыкновенно жизнерадостный, веселый и добродушный, с затаенным неудовольствием посматривал на маленькую фигуру старшего офицера, который, по мнению мичмана, мог бы спокойно себе спать вместо того, чтобы "торчать" наверху. Небось, капитан не "торчит", когда не нужно!..

А старший офицер, недоверчивый, еще не знавший хорошо офицеров, действительно не совсем доверял молодому мичману, потому и выходил наверх, вскакивая с постели, на которой спал одетым.

Но не желая оскорблять щекотливое морское самолюбие мичмана, он, поднимаясь на мостик, как бы жалуясь, говорил:

- Совсем не спится что-то сегодня... Вот вышел проветриться.

- Удивительно, что не спится, Андрей Николаевич, - иронически отвечал мичман. - Кажется, можно бы спать... Ветер ровный... установился... идем себе хорошо... Впереди никаких мелей нет... Будьте спокойны, Андрей Николаевич... Я не первый день на вахте стою, - несколько обиженно прибавил вахтенный офицер.

- Что вы... что вы, Василий Васильевич... Я вовсе не потому... Просто бессонница! - деликатно сочинял старший офицер, которому смертельно хотелось спать.

"Эка врет, - подумал мичман и мысленно проговорил: - Ну, что же... торчи здесь на ветру, коли ты не доверяешь".

Убедившись, наконец, после двух-трех появлений с целью "проветриться" среди ночи, что у молодого мичмана все исправно, что паруса стоят хорошо, что реи правильно обрасоплены* и, главное, что ветер не свежеет, старший офицер часу во втором решился идти спать.

______________

* Обрасопить - повернуть реи так, чтобы паруса стояли наивыгоднейшим образом относительно ветра.

Перед уходом он сказал:

- Если засвежеет, пошлите разбудить меня, Василий Васильевич. А капитана без особенной надобности не будите. Он вчера всю ночь не спал.

- Есть! - отвечал мичман.

- Да, знаете ли, вперед хорошенько посматривайте... как бы того... огни судов...

- За это не беспокойтесь.

- И на горизонт вглядывайтесь... Того и гляди, шквал наскочит...

- Не прозеваю... не бойтесь...

- Я не боюсь... я так позволил себе вам напомнить... До свидания, Василий Васильевич...

- Спокойной ночи, Андрей Николаевич!

Старший офицер спустился в свою каюту, хотел было раздеться, но не разделся и, как был - в пальто и в высоких сапогах, бросился в койку и тотчас же заснул тем тревожным и чутким сном, которым обыкновенно спят капитаны и старшие офицеры в море, всегда готовые выскочить наверх при первой тревоге.

- Вперед смотреть, - весело и молодцевато во всю силу своих молодых и могучих легких крикнул мичман Лопатин вслед за уходом старшего офицера, как будто выражая этим окриком и свое удовольствие остаться одному ответственным за безопасность корвета и всех его обитателей, и свое не дремавшее внимание лихого моряка, у которого ухо держи востро.

- Есть! Смо-о-о-трим! - тотчас же ответили протяжными голосами и в одно время оба часовые на баке и вновь продолжали свою тихую беседу, которой они коротали свое часовое дежурство на часах: рассказывали сказки друг другу, вспоминали про Кронштадт или про "свои места".

Володя к концу вахты уже более не беспокоил часовых так часто, как прежде, особенно после того, как услыхал замечание, сделанное на его счет каким-то матросом, не заметившим в темноте, что Ашанин стоит тут же около.

Чей-то голос говорил:

- Ишь ведь смола этот кадет... так и приставал. Думает, что без него люди не справляют службы. То и дело подходил, когда мы с Ивановым сидели на часах... Не заснули ли, мол... И все, братцы, ему огни в глазах мерещились... Шалый какой-то.

- Это он так, с непривычки... Молоденький... глупый еще... думает: на вахте егозить надо... А барчук, должно, хороший... Ворсунька, евойный вестовой, сказывал, что добер и простой... нашим братом не брезговает.

Володя совсем смутился и незаметно отошел, дав себе слово больше не "егозить", как выразился матрос про него.