Вокруг света на 'Коршуне'

И он ходил снова, по временам останавливаясь у какой-нибудь кучки матросов, которые, притулившись у борта или у мачты, вполголоса лясничали. Присутствие юнца-кадета не останавливало бесед, иногда довольно свободно критиковавших господ офицеров. И Володя слушал эти беседы и только удивлялся их добродушному юмору и меткости и образности определений и прозвищ.

- А что, барин, правду сказывают, будто капитан приказал боцманам бросить линьки и не лезть в зубы? - спросил один из кучки баковых, сидевших у крайнего орудия, к которому подошел Володя.

- Правда...

- Ишь, ведь ты! - раздались несколько удивленные восклицания.

- Я вам говорил, братцы! - произнес знакомый голос Бастрюкова. - Одно слово: голубь. Голубь и есть!

- Да-да... Такого командира по всему флоту не найтить... Бережет он матроса, дай бог ему счастья!

- Но только - и то сказать - нельзя боцману или офицеру иной раз нашего брата не съездить, - авторитетно заметил чей-то басок, сиплый и надтреснутый.

Володя горячо протестовал и даже сказал по этому поводу убедительную, по его мнению, маленькую речь.

Казалось, судя по глубокому молчанию, все слушали с одобрением молодого барина. Однако, когда он кончил, тот же басок не без тонкой иронии в голосе проговорил:

- Так-то оно так, ваше благородие, а все-таки, если не здря, а за дело, никак без эстого невозможно. Я вот, барин, пятнадцать лет во флоте околачиваюсь, всего навидался, но чтобы без боя - не видал... И никак без него невозможно! - тоном, полным глубокого убеждения, повторил старый матрос.

- Трудно, что и говорить! - поддержал кто-то.

- И вовсе даже можно! Барин правильно говорит! - заступился за Володю Бастрюков. - Это, ваше благородие, Аксютин так мелет потому, что его самого драли как Сидорову козу... У него и три зуба вышиблено от чужого, можно сказать, зверства.

- В старину, небось, учивали!.. - снова заметил басок и, казалось, без всякого протеста на виновников потери его зубов.

- То-то учивали и людей истязали, братец ты мой. Разве это по-божески? Разве от этого самого наш брат матрос не терпел и не приходил в отчаянность?.. А, по-моему, ежели с матросом по-хорошему, так ты из него хоть веревки вей... И был, братцы мои, на фрегате "Святый Егорий" такой случай, как одного самого отчаянного, можно сказать, матроса сделали человеком от доброго слова... При мне дело было...

- Да ты расскажи, Иваныч, как это вышло.

- А вышло, братцы, взаправду чудное дело... А вы, барин, что ж это зря на ветру стоите? Не угодно ли за пушку?.. Тут теплей, - обратился Бастрюков к Ашанину, заметив, что тот не уходит.

В кучке произошло движение, чтобы дать место Володе.

Но он, как подвахтенный, не счел возможным принять предложение и, поблагодарив матросов, остался на своем месте, на котором можно было и посматривать вперед, и видеть, что делается на баке, и в то же время слушать этого необыкновенно симпатичного Бастрюкова.

И тот продолжал:

- Служил, братцы, у нас на фрегате один матросик - Егорка Кирюшкин... Нечего говорить, матрос как есть форменный, первый, можно сказать, матрос по своему делу... штыкболтным* на фор-марса-pee и за гребным на капитанском вельботе был... Все понимали, что бесстрашный матросик: куда хочешь пошли пойдет. Но только, скажу я вам, человек он был самый что ни на есть отчаянный... вроде как быдто пропащий...

______________

* Матрос, который ходит на нок (оконечность реи) и вяжет угол паруса (штык-болт).

- Пьянствовал? - спросил кто-то.

- Это что - пьянствовал!.. Всякий матрос, ежели на берегу, любит погулять, и нет еще в том большого греха... А он, кроме того, что пьянствовал да пропивал, бывало, все казенные вещи, еще и на руку был нечист... Попадался не раз... А кроме того, еще и дерзничал...

- Ишь ты... Значит, в ем отчаянность эта самая была...

- То-то и есть... Ну и драли же его-таки довольно часто, драли, можно сказать, до бесчувствия... Жалели хорошего матроса судить судом и в арестантские роты отдавать и, значит, полагали выбить из него всю его дурь жестоким боем, братцы... Случалось, линьков по триста ему закатывали, замертво в лазарет выносили с изрытой спиной... Каких только мучениев не принимал... Жалеешь и только диву даешься, как это человек выносит...

- Шкура наша не господская... выносливая, - вставил опять басок.

- И, что ж, не помогала ему эта самая выучка? - спросил кто-то.

- То-то и есть. Отлежится в лазарете и опять за свои дела... да еще куражится: меня, говорит, никакой бой не возьмет... Я, говорит, им покажу, каков я есть! Это он про капитана да про старшего офицера... Хорошо. А старшим офицером у нас в те поры был капитан-лейтенант Барабанов - может, слыхал, Аксютин?

- Как про такого арестанта не слыхать... Зверь был известный... В резерв его нонче увольнили.

- Ну, вот, этот самый Барабанов, как услыхал, что Егорка хвастает, и говорит - тоже упрямый человек был: "Посмотрим, кто кого; я, говорит, его, подлеца, исправлю, я, говорит, и не таких покорял..." И стал он с этого самого дня Кирюшкина вовсе изводить... Каждый день при себе драл на баке как Сидорову козу.

- Ишь ты, что выдумал!