Вокруг света: в поисках совершенной еды

Наоми сидела рядом со мной, и ей было явно не по себе. Абдельфеттах откровенно скучал. Мэтью нетерпеливо откашлялся. Он все еще ожидал, что я выведаю у хозяев несколько кулинарных рецептов или, по крайней мере, расскажу несколько анекдотов. Мне очень нравились наши хозяева, но Наоми, живую, подвижную, очень знающую, камера буквально парализовала. Я не мог к ней обратиться. Я не мог так ее подставить. Обостренное гашишем и нервным напряжением чутье подсказывало мне, что камера тут же наедет на несчастную женщину, чтобы взять ее более крупным планом. Что касается меня, то я-то, конечно, мало что мог добавить к тому, что всем уже известно о Марокко. Я только начинаю приобретать крупицы драгоценного опыта. Да кто я такой, в конце концов, — Дэн Ратер? От меня ждут, что я вот сейчас перед камерой выдам краткое резюме здешней тысячелетней истории — расскажу о пролитой здесь крови, колониальном режиме, традициях, этнологии, рагу из цыпленка — и все это в 120-секундном фрагменте? Я даже не Берт Вулф, думал я. К тому же я ненавижу Берта Вулфа в его безупречно белой поварской одежде, с маленьким блокнотиком. Я ненавижу его, когда он притворяется, что записывает, когда он заглядывает через плечо какого-нибудь повара на французской деревенской кухне, пока голос за кадром вещает слушателям о Прекрасной эпохе во Франции. Мне случалось смотреть эти шоу по телевизору, и каждый раз хотелось забраться внутрь, схватить Берта за грудки и заорать: «Сними это, ты, паршивец! И не толкись тут, дай человеку спокойно работать!» Но сейчас я был таким Бертом. Хуже, чем Бертом, потому что я понятия не имел, как себя вести, как подступиться к этому делу и что собственно я собираюсь делать. Я просто шатаюсь по свету, я заранее ни к чему не готовился. Я ничего не знаю. Ни о чем.

Возможно, мне следовало сообщить, что в таджин по-фесски кладут изюм и соленые лимоны. Уверен, что смог бы объяснить зрителям разницу между кускусом, приготовленным вручную, и кускусом из коробки, купленным в супермаркете, поговорить о том, как его готовят, — в специальной посуде-кускусире, — где в нижней части тушатся мясо и овощи, а в верхней — на пару — кускус. Я уверен, что если бы мне удалось надеть на лицо улыбку и собраться с мыслями, если бы у меня достало сил это сделать, я мог бы вызвать Абдельфеттаха на разговор о перспективах этого города. О запланированном им музыкальном центре, о его занятиях. Прекрасно понимая, впрочем, что этот кусок вырежут в монтажной. Мэтью строил рожи и постепенно закипал, часы тикали, каждая секунда падала каплей расплавленного свинца, количество зря потраченной пленки росло. Что я мог сказать? Да, Абдельфеттах здесь нашел себя, но какой бы красивой, праведной, неиспорченной ни была его жизнь, я знал, что никогда бы не смог жить так. Возможно, размышлял я, если бы убрали телекамеры, тогда я смог бы полностью погрузиться в здешнюю атмосферу. Может быть, тогда мне удалось бы расслабиться. И тем не менее, даже при наличии модема, горячей ванны, боу­линга, регулярной доставки деликатесов, пиццы и пончиков «криспи-крим» из Нью-Йорка, я бы не смог здесь жить. Никогда. А хозяева дома так уютно чувствовали себя в этом городе, в своей семье, в своей вере, что мне не хотелось заставлять их испытывать неизбежную перед камерой неловкость.

Последнее, что я ел у Абдельфеттаха, это была пастилья, нежный, воздушный пирог с голубем, завернутым в варку и в ней испеченным с жареными орехами и взбитым с корицей яйцом. Как все, что я ел здесь, это было удивительно. И все-таки меня раздирали самые разные чувства. Мне вовсе не нравилось быть телевизионным «подставным лицом». А еще я все время мерз и слишком давно не был дома. А еще я соскучился по комфорту и защищенности своего собственного «города за толстыми стенами» — моей кухни в «Ле-Аль», — по собственной, близкой мне системе ценностей, которую я понимал и принимал без всяких оговорок. Сидя рядом с этими двумя симпатичными людьми и их детьми, я чувствовал себя телеведущей с глубоким декольте, одним из этих медийных деятелей со стеклянными глазами. В компании таких людей я рекламировал и сбывал свою книгу в Соединенных Штатах. «Итак, Энтони, расскажите нам, почему никогда не следует заказывать рыбу в понедельник». Настроение стремительно падало, да что там, оно просто ухнуло в бездонную черную пропасть.