Вокруг трона Екатерины Великой

   — Мы сегодня так устали, — ласково сказала она, — ехали долго, потом благодарственный молебен отстояли, а теперь вот трапезничаем. Не пора ли нам и по своим постелям?

Архимандрит посерьёзнел, посмотрел на Потёмкина, а потом медленно и важно сказал:

   — Сын мой может и пойти отдыхать, а тебе, дочь моя, предстоит ещё выслушать мой наказ. Но ты государыня, на твои плечи легло так много забот и труда, что удостой меня ещё только минуточкой...

Потёмкин поднял брови, удивляясь просьбе архимандрита, но покорно встал, подошёл под благословение монаха и вышел, даже не взглянув в сторону Екатерины.

Екатерина выжидательно смотрела на монаха, забыв в руке кусок чёрного запашистого хлеба.

   — Сегодня мы принимали тебя, дочь моя, замечательная монархиня и государыня наша, в Успенском соборе, отслужили благодарственный молебен за то, что путешествие твоё окончилось успешно, и ты, и все твои слуги здоровы и благополучны.

Екатерина всё смотрела на архимандрита, гадая про себя, к чему ведёт он речь.

   — Завтра с самой ранней заутрени стоять будем в Троицком соборе, где хранятся останки нашего святителя, Сергия Радонежского, и после службы разрешится тебе прикоснуться к мощам великого святого. А служба наша будет состоять в том, что мы станем умолять нашего святого Сергия, чтобы он просил Господа помочь тебе, нашей государыне, во всех твоих делах.

Он вздохнул, словно переходя к самой трудной части своей речи, и продолжил:

   — Перед этой службой спроси себя, чиста ли ты перед Господом нашим, не слишком ли отягощают твою душу грехи?

Екатерина вздрогнула и ответила так, как когда-то отвечала Елизавете, своей свекрови и тётке: «Виновата, матушка».

   — Виновата, батюшка, грешна, грешна сильно, батюшка...

Сказала и не заметила, как навернулись на глаза слёзы.

   — Грехи разные бывают, — рассудительно заметил архимандрит, — но на душе у человека должно быть светло, чисто и спокойно. А у тебя, вижу, не совсем чисто на душе, во грехе живёшь, во грехе чад рождаешь, не просишь Господа простить тебе твои грехи...

   — Прошу, прошу, умоляю, причащаюсь, стараюсь грехов не накапливать, а всё грешна, грешна, батюшка...

   — Покрой все свои грехи венцом, взвали на плечи, рядом стоящие, свои заботы и прегрешения, раздели их пополам...

Слёзы Екатерины сразу высохли.

Так вот в чём дело, так вот почему архимандрит услал Потёмкина, так вот почему Григорий умолял её совершить это богомолье...

Он прекрасно знал язык этих чернорясных монахов, он умел подражать им, он мог вторить службам и даже нередко поправлял их ошибки. Конечно же это он говорил с архимандритом да, наверное, ещё и с монахами, так что ей предстоит выдержать ещё не одну атаку...

   — Святой отец, — лукаво прищурилась Екатерина, — а откуда вы знаете про мои грехи? Я ведь ещё не исповедовалась, ещё никому в здешних стенах не раскрывала свою душу...

Архимандрит ничуть не смутился.

   — Господь открывает нам немало такого, о чём не подозревают мирские люди, — поучительно сказал он, пронзительно глядя на Екатерину своими выцветшими голубенькими глазками, — да и не в пустыне мы живём, слухами земля полнится, и до нас доходит...

   — Я буду молиться, чтобы Господь простил мне мои грехи, — холодно произнесла Екатерина и добавила уже ласковее: — Спасибо вам за то, что так хорошо приняли нас, меня и всех моих слуг, спасибо за угощение, мой желудок просто прославляет вас за ваши прелестные кушанья...

Она встала и подошла под благословение святого отца.

   — Подумай, дочь моя, — наставительно произнёс архимандрит, — и исправь грехи свои...

Он осенил её широким крестом, жестом вызвал из соседней кельи монахов, чтобы проводить императрицу в покои, отведённые ей в царском дворце, построенном ещё царём Алексеем Михайловичем.

Окружённая целой толпой чёрных монахов, Екатерина пересекла широкий двор, мельком взглянула на скромную больничную церковку и взошла на высокое крыльцо царских хором.

С десяток монахов, сопровождавших Екатерину, упали перед ней на колени прямо перед первыми ступенями крыльца и забормотали в один голос:

   — Матушка-государыня, не дай врагам рода человеческого, тем, кто за нами следит и вредит нам, запихнуть тебя в геенну огненную, не дай им уволочь тебя в пещеры тёмные, страшные, к врагам рода человеческого...

«Вот и вторая атака», — усмехнулась Екатерина, поклонилась монахам и отворила резную деревянную дверь, простеленную железными полосами.

В царской опочивальне, приготовленной для императрицы, её уже ждала Катя Шаргородская с мягкими простынями, круглыми мылами и ароматными травяными настойками.

   — Пожалуйте, Екатерина Алексеевна, — пригласила она, — тут, оказывается, есть огромная бадья, как стопа человеческая, и уже натаскали горячей воды, слова не успела сказать...

С великим наслаждением погрузилась Екатерина в громадную бадью, прислонилась к высокому деревянному бортику и принялась размышлять, пока Катя намыливала её сильное большое тело, раздобревшее после последних родов.