Вокруг трона Екатерины Великой

Однако истекли три четверти часа, отведённые Екатериной на эту встречу, и польские паны взошли по красной ковровой дорожке на пристань Канева. Загремели пушки на бортах галер, загрохотали цепи якорей, и флотилия скоро скрылась из виду...

Первым городом, который очаровал Екатерину и заставил её отбросить все сомнения в распорядительности Потёмкина, был Кременчуг. Когда она увидела семьдесят блестящих эскадронов, несущихся во весь опор навстречу ей, когда рассмотрела их манёвры и блестящие повороты, она бросила реплику одному из придворных:

— О, как люди злы! Они уверяли меня, что конница, сформированная светлейшим, всего лишь миф, выдумка! Им так хотелось обмануть меня!

А когда она переночевала в превосходном помещении с великолепным садом, разбитым Потёмкиным, то и слов у неё для восторга уже не хватало. Зато она писала невестке и сыну об очаровательных дворцах, садах, живописных панорамах по Днепру в восторженных тонах...

После Кременчуга Екатерине пришлось выдержать ещё одну встречу — на этот раз с австрийским императором Иосифом Вторым. Екатерина не пригласила Понятовского следовать за нею в Крым, а Иосифа она не могла не пригласить — ей нужно было договориться о новой войне с Турцией, и она хотела поддержки Священной империи. Она достигла своей дели. Иосиф, путешествующий под именем графа Фалькенштейна, так же, как и императрица, был поражён всем увиденным.

Потёмкин умел пускать пыль в глаза, но два года его непрестанных трудов позволили ему основать города, заложить крепости, заселить и окультурить Крым, сделать прежнюю пустыню не только обитаемой, но и весело трудящейся. Верфи, заложенные им, строили корабли, мастеровые трудились над возведением дворцов, садовники разводили сады и оранжереи, и всё это жило, работало, благоустраивалось...

Иосиф тщательно наблюдал за тем, как проходило путешествие, и, хотя не мог критиковать те постройки и города, что были ему показаны, ограничивался лишь брюзжанием по поводу неудобств, испытываемых теми, кто был на судах:

«В этом путешествии царит невероятная путаница. Сход на берег продолжительный и затруднительный. На судах больше вещей и народу, чем могут вместить экипажи, и лошадей не хватает для запряжки. Кто-нибудь летит вперёд, остальные торопятся за ним.

Князь Потёмкин, сходя с ума по музыке, один везёт за собою сто двадцать музыкантов. А когда один бедный офицер сильно обжёг себе руку порохом, то четыре дня некому было оказать ему помощь.

В путешествии по суше господствует такой беспорядок, какого нельзя себе представить. Часть карет ещё не выгружена. Все захватывают кибитки, местные повозки, куда складывают багаж. По этим беспредельным равнинам несутся сломя голову по шести, восьми карет в ряд. И хотя делают в день не более 32 вёрст, но экипажи ломаются, посуда разбивается, матрацы, багаж теряются. Всё валяется по степи, и всего не хватает, когда хватишься. Еды в изобилии, но всё по большей части невкусное, всё холодное, чёрствое. Наконец, не будь императрицы, которая очень любезна, и нескольких господ, в особенности иностранцев, общество которых терпимо, такое времяпрепровождение могло бы обратиться в сущее наказание...»

Иосифу действительно не повезло. Даже в самый день его встречи он чуть было не остался вообще без обеда: кибитка с обедом для императора перевернулась в дороге. Положение спас Потёмкин: вместе с графом Браницким он мгновенно состряпал обед. Гость, однако, остался чрезвычайно недоволен им.