Вокзал Ватерлоо

Там в углу стояла огромная урна, куда медработники в течение дня кидали самый разный мусор. Не колеблясь, Мод бросила книгу в урну, ибо та ей стала не нужна. Больше не будет она сидеть и мечтать, читая изящную поэзию А. Л. Слейтона, больше не будет вспоминать занятия в кабинете Стивена, где он читал ей вслух красивые стихи. Никогда больше не станет она искать в этой книге утешения. Сейчас от этой книги с напыщенными стихами о счастливой любви ее просто тошнило. А. Л. Слейтон давно умер, он жил в другом веке, в другое время. Все его представления о любви — о том, что два человека, созданные друг для друга, идеально подходящие друг другу, способны ждать до бесконечности того мгновения, когда они смогут соединиться, — давно утратили актуальность. Люди могут ждать и ждать, а любовь все равно пройдет мимо. Одни возлюбленные погибают в бессмысленной бойне, другие — так же бессмысленно — теряют интерес к своим любимым

Чтобы возник союз двух сердец, нужно согласие двоих, а не одного человека. Мод этого желала, а Стивен, как выяснилось, нет. Она не может ни заставить его, ни попросить, это унизительно. Она ничего не может сделать, чтобы вернуть Стивена. Он останется со своей болезненной женой, а у Мод будет своя жизнь, как бы она ее ни прожила Мод повернулась и вышла из комнаты отдыха. Томик стихов А. Л. Слейтона остался лежать на дне урны, среди старых газет, пустых картонных коробок из-под пирожных и консервных банок из-под бобов. Она ни разу не обернулась.

Глава 6

Слишком поздно, думала Мод. В этом вся беда, как сказал бы Стивен. Впрочем, теперь уже не важно, что сказал бы Стивен. Сейчас выбраться из Англии уже фактически нереально, поэтому она здесь. В начале войны Мод поклялась, что будет служить Великобритании и посвятит свое ближайшее будущее сохранению империи и мира, как бы пафосно это ни звучало, и, что бы ни случилось, она останется здесь — пока все это не кончится.

«Пока все это не кончится». Емкая фраза. Ныне ее употребляли постоянно, о чем бы ни говорили. Ужасная, чудовищная фраза. Буквально она означала «пока не кончится война», но подтекст имела гораздо более глубокий. Эта война не была похожа на все предыдущие войны. Эта война велась до последней капли крови. Даже Первая мировая завершилась потому, что противники просто выдохлись: две воюющие стороны, одинаково истощенные, стояли словно изнуренные боксеры, едва держась на ногах, опираясь друг на друга, чтобы не упасть, одинаково не способные и не желающие продолжать бой. На этот раз все по-другому. Не будет ни переговоров, ни перемирия, ни компромисса. Начавшись всерьез, эта война не прекратится сама собой. Эта война не была повторением Первой мировой — эта война была продолжением Первой мировой. Те же два старых противника вышли из своих углов, поводят плечами, принюхиваются, принимают боевую стойку. Только на этот раз не будет удара гонга, который остановил бы драку, кровопролитие, жестокость. Борьба до последнего издыхания. Пока не останется кто-то один. Либо ты победишь, и тогда восторжествует твоя идея о будущем человечества, либо… либо никаких «либо».

Так что бороться стоило. Это было ясно как божий день. И Мод в том ни разу не усомнилась. Чему была несказанно рада. Потому что это было благое дело, которому стоило посвятить свою жизнь и за которое даже не жаль было умереть. Но Мод нелегко было постоянно напоминать себе об этом, особенно когда падали бомбы и она сидела в убежище рядом с Эдит, вдыхая тот самый газ, всегда поступавший откуда — с земли, из воздуха? от бомб? кто бы знал? — и жмурясь от летевшего в глаза песка. Даже раненые, лежавшие на носилках, сидевшие в инвалидных колясках, забинтованные, в жалких, испачканных кровью пижамах, переставали стонать, чтобы слышать, далеко или близко разрываются бомбы. «Ущипни меня», — по очереди шептали друг другу Эдит и Мод, и тогда одна из них по просьбе подруги впивалась ногтем в мясистую часть ее ладони под большим пальцем, делая ей подарок: вот тебе, мучайся, терпи, авось от боли забудешь про все остальное.

Раз Миссисипи. Два Миссисипи. Три Миссисипи.

Интересно, а медсестры в берлинском бункере что считают? Да и, собственно, здесь, в Лондоне? Раз Темза, два Темза… нет, что-то не то. Безумие вести отсчет времени, приближающего конец войны. По крайней мере, этой войны. Но это не значит, что ты не считаешь. Ты считаешь. Считаешь каждый день, если нужда заставляет. Считаешь, считаешь, считаешь и считаешь. А что еще остается?

Но: какой период времени ты отсчитываешь?

«Пока все это не кончится».

Вот почему она так ненавидит это выражение. Ибо ощущение бесконечности времени, потенциально одно из самых, возможно, приятных ощущений, — если, скажем, ты находишься в объятиях возлюбленного, — оно превращает в пытку.