Волаглион. Мой господин. Том 1

Идет вторая неделя пребывания здесь. Я очередной раз пересекаю гостиную и падаю в кресло, как избитая собака (пусть порадуются этому сравнению русские люди, всю жизнь насмехающиеся над моим английским именем). Рон в полудреме лежит на диване у галдящего телевизора. Бубнит. Слов не разобрать. Бежевая обивка медленно впитывает пятно от пролитого пива — оно течет из банки, Рон крепко держит ее в районе груди. Синяя футболка воняет хмелем не меньше, чем хозяин, и покрыта кляксами. Иларий тренькает на гитаре, распевая то жалобные, то чувственные песни, и укладывает патлы по три раза в сутки. Запах лака для волос смешивается с амбре от Рона. Тошнотворное сочетание. И так изо дня в день.

Проклятый дом — сводит с ума.

С каждым часом все больше сливаюсь с его стенами, понимаю, что пройдет время и я увязну, стану частью интерьера, одной из посеревших картин в коридорах. Может, вычурная мебель или статуи в темных углах тоже были пленниками? Эта мысль не покидает меня. Кажется, что воздух в стенах дома живой: не ты дышишь им, а он тобой.

На днях я обследовал два слабоосвещенных этажа. И третий в виде башен, торчащих над крышей рогами. Я смог найти вход только в одну из них — с пыльной библиотекой, где книжные полки тянутся до потолка и заканчиваются густыми, липкими зарослями паутины. Однако и там освещение стремится к нулю. Сложно купить яркие лампочки? Или ведьма обожает жить в потемках? Не девушка, а летучая мышь.

Обои в доме либо серые, либо бордовые с золотистым или серебристым тиснением. Комнаты похожи друг на друга. Про коридоры совсем молчу. Монотонный лабиринт! Несколько раз я терялся и не мог найти лестницу. Или нужную дверь. Впрочем, теперь стараюсь сидеть либо в гостиной, либо в спальне. Распластываюсь на двуспальной кровати и наблюдаю, как по углам жмется ночь. Время течет неспешно. Я постепенно, но уверенно подбираюсь к безумию и в отчаянии подумываю перерезать себе горло — посмотреть, что из этого выйдет.

А чего, собственно, ждать?

Подхожу к кухонному гарнитуру и беру нож для мяса. Провожу по острию. Заточен до скрипа. Прекрасно. Момент истины.

Одним взмахом втыкаю лезвие под ребра.

Твою мать!

Корчусь от боли. Горячая кровь хлещет сквозь пальцы, создавая на плитке алую лужу. Слышу визг Илария. Падаю на холодный пол и...

Открываю глаза посередине гостиной.

Дьявол!

Иларий подбегает и помогает встать.

— В тумбочке, справа от фикуса, есть упаковка мышьяка. Попробуй его сожрать, — смеется Рон.

— Лучше расскажи, сколько раз ты сам вешался посреди кухни на моих дорогущих шарфах или как пил ртуть, не задумываясь, что ядовит не металл, а пары, — отчеканивает Иларий, хлопая меня по лопаткам.

Рон отмахивается, не отрывается от телевизора. К слову, мечтаю выбросить его в окно. Не Рона. Телевизор. Хотя нет... Рона тоже. В общем, из-за этого ящика окончательно впадаю в депрессию. Пока не думаешь о мире за пределами дома, боль не так выворачивает изнутри, а телевизор напоминает обо всем, чего я лишился.

Я просил Рона не включать его при мне, но ублюдок только рад испоганить настроение.

Вот Иларий ведет себя по-божески: показывает дом, предлагает кофе по утрам и поделился своей — растянутой — одеждой, а то ведь я три дня ходил в темно-синем костюме, в котором меня прирезала Сара. Одежда на мне не сохранилась — я ее снял со своего трупа, проигнорировав подачки Илария. Сначала думал ходить голым. Увы, духа не хватило. Принял подачки.

Я передернулся и пощупал грудь, руки, торс... Черная кофта на месте. Джинсы. Трусы. Значит, теперь, когда я себя убиваю, одежда сохраняется? Как это понимать? Я телепортируюсь в дом, в то место, что вроде точки воскрешения? Мозги кипят от предположений!

— Чего же ты так с собой, — лопочет Иларий, прячет кухонные ножи в шкафы, будто я ребенок и дотуда не достану. — Боль-то никто не отменял.

— Я устал просыпаться и видеть стены этой тюрьмы! У меня едет крыша, Лари! Каждое утро я думаю: сука, поскорей бы сдохнуть и оставить этот кошмар!

— Понимаю, — протягивает Рон.

— Неужели?

— Ага. Тоже просыпаюсь, вижу ваши рожи и думаю: сука, поскорей бы заснуть.

Я фыркаю, а Рон, ехидно усмехаясь, первый раз за полдня меняет положение на диване.

— Тебе нужно успокоиться, — вздыхает Иларий. — Сара попросила тебя лишь сидеть спокойно, а ты воюешь с ней. Она ненавидит, когда ее слова игнорируют.

— Ее приказы, хотел сказать?

— Неважно, как ты это назовешь, но если будешь ругаться с ней и дальше, делая все назло, случится плохое... поверь.

— Самое страшное случается не когда люди ни следуют приказам, а когда беспрекословно их выполняют. Читал Новый Завет Библии? — Я с трудом выпрямляюсь и совершаю несколько движений, чтобы похрустеть позвоночником. После возрождения ужасно болит спина. Затем с облегчением продолжаю: — Когда родился Иисус, царь Ирод испугался и приказал воинам убить всех младенцев в Вифлееме. И ведь их убили! А как насчет холокоста? Или инквизиции? Все эти люди выполняли приказы и прихоти кого-то. Я, этой рыжей психушнице, не игрушка, ясно? Подчиняться не собираюсь!