Волчанский крест

Конечно, кресло свое мэр ей уступать не стал. Оно ему и самому еще не надоело. Однако же и держать такого полезного человека в уборщицах было просто-напросто смешно и где-то даже неприлично. Вообще, Николай Гаврилович Субботин, как неглупый человек и опытный руководитель, понимал, что такие ценные кадры надобно держать рядом с собой, под рукой, где они, во-первых, принесут ощутимую пользу, а во-вторых, будут находиться под постоянным присмотром. Умного человека, как ни крути, лучше иметь своим другом, чем врагом, да и вообще.

Словом, с той поры Николай Гаврилович был за Алевтиной Матвеевной как за каменной стеной. И, что характерно, народ волчанский питал по отношению к ней такие же чувства: не овчаркой хозяйской она для них была, а благодетельницей, матушкой-заступницей. Чем плохо? Как говорится, и волки сыты, и овцы целы, и авторитет власти сам собой поддерживается на должном уровне.

Вот такая была у него секретарша. Не каждый мэр, даже и в столице, может похвастаться, что его секретарша имеет диплом философского факультета МГУ.

Так вот, постучав и сделав небольшую паузу (во время которой начальство, как это частенько и бывало, имело возможность привести себя в порядок, снять ноги со стола или убрать с глаз долой бутылку и стакан), Алевтина Матвеевна вошла в кабинет.

— Что у тебя? — откидываясь в кресле, добродушно поинтересовался мэр.

Недавно приобретенное кресло было новомодное — просторное, мягкое, вертящееся, с черной кожаной обивкой, с удобными подлокотниками, высоченной спинкой, с регулировкой высоты и со специальным шарниром, позволявшим слегка отклонять его от вертикали и продолжать руководить течением волчанской жизни почти что полулежа. На фоне российского триколора, под портретом Президента, это новое кресло смотрелось в высшей степени солидно и основательно. Правда, к чертову шарниру у себя под седалищем надо было еще привыкнуть: едва ли не всякий раз, забыв о нем и так же, как сейчас, откинувшись на спинку, Николай Гаврилович испытывал крайне неприятное чувство потери равновесия. Вот и теперь ему почудилось, что он утратил точку опоры и сию минуту, прямо при секретарше, вместе с проклятым креслом грянется оземь, задравши ноги к потолку. Однако на этот раз ему удалось совладать с собой, не схватиться рукой за край стола и не засучить ногами по полу в поисках опоры. «Срамота, — подумал он, восстановив душевное и физическое равновесие. — Волчанский мэр собственного кресла испугался! Одно слово — тайга. Ау, цивилизация!»

— Басаргин в приемной, — сообщила секретарша.

Этого она могла бы и не говорить, поскольку широкая, бурая, как пережженный кирпич, украшенная лихими усами а-ля комдив Чапаев физиономия предводителя волчанских ментов капитана Басаргина уже маячила позади нее чуть ли не под самой притолокой. Басаргин вытягивал шею, заглядывая в кабинет, ему явно не терпелось. Алевтина Матвеевна, казалось, вовсе его не замечала, хотя не заметить начальника милиции, стоящего у тебя за спиной на расстоянии менее полуметра, было решительно невозможно: распространяемые им ароматы алкогольного перегара и чеснока Николай Гаврилович чуял через весь просторный кабинет.

— Пусть заходит, — распорядился Субботин. — Заходи, Семен!

Алевтина Матвеевна обернулась, будто бы для того, чтобы передать его слова Басаргину, и с отлично разыгранным удивлением уперлась взглядом в светлые пуговицы милицейского мундира. Взгляд ее ненадолго задержался на криво сидящей форменной заколке для галстука, а затем, уже подольше, на скверно выбритом подбородке начальника милиции. Только изучив этот подбородок во всех предосудительных деталях, Алевтина Матвеевна посмотрела Басаргину в глаза и ровным, неизменно вежливым тоном произнесла:

— Входите, пожалуйста. Николай Гаврилович вас примет.

Басаргин сделал странное движение, будто намереваясь войти во вместилище власти сквозь секретаршу или даже прямо по ней — рыпнулся, как говорили в подобных случаях в Волчанке. Однако Алевтина Матвеевна умела не только сама соблюсти правила хорошего тона, но и заставить следовать этим правилам людей, знавших об их существовании разве что понаслышке. Причем удавалось это ей, как правило, без единого слова, одним только взглядом — доброжелательным, но твердым. Она будто слегка удивлялась тупости собеседника: дескать, в чем дело, уважаемый?

Под этим взглядом Басаргин, несмотря на свою вошедшую в поговорки толстокожесть и не менее пресловутую твердолобость, неловко попятился, освобождая дорогу. Секретарша, однако, не стала торопиться: обернувшись к Субботину, она все тем же ровным, хорошо поставленным голосом спросила:

— Может быть, чайку, Николай Гаврилович?

— Спасибо, Матвеевна, пока не надо, — ответил мэр, вновь откидываясь на спинку кресла. — Если понадобится, я скажу.